Призыв генерала де Голля прозвучал из Лондона, поэтому на следующий же день мы вместе с моим товарищем явились в английское консульство и просили консула помочь нам перебраться в Палестину, а потом в Лондон, к де Голлю. Нам было холодно отказано, но визит этот, как я узнал позже, не остался незамеченным.
Шесть месяцев спустя, в конце декабря 1940 года, я неожиданно получил приказ покинуть Ливан в 24 часа и прибыть на крупную авиабазу в южной Франции. Я отправился туда на пароходе вместе с женой, дочерью и младшим братом.
Commandant d'Armes этого парохода знал меня лично еще по прежней службе, и он предупредил меня, предварительно взяв слово молчать о нашем разговоре, что ему вручили на меня целое дело, где указано, что я — «потенциальный голлист», и уж во всяком случае не сторонник петеновского режима.
— В ваше дело занесен также и визит к английскому консулу, и некоторые частные высказывания. При высадке во Франции вас, скорее всего, ожидает увольнение из армии.
Я поблагодарил за честное предупреждение и по прибытии сразу же взял причитающийся мне отпуск, чтобы устроить семейные дела: определить в школу брата, снять квартиру и оглядеться. Наяву все казалось еще более нереальным: формально юг Франции пока не был оккупирован немецкими войсками (это произойдет позже), но по всем авиабазам гуляли боши (так во Франции называли фашистов). Мирное население казалось подавленным, а французские военные выполняли приказы оккупантов. Это вызывало ужас и непонимание: как же можно было сдаться, да еще почти без боя? Надежда оставалась только на обращение де Голля: «Я призываю всех французов, где бы они ни находились, присоединиться ко мне для действия, самопожертвования и надежды».
Моя семья была устроена, и я опять начал думать о побеге в Англию. Но в первый же день после отпуска я увидел на нашей авиабазе объявление о наборе добровольцев в Мадагаскар и Индокитай (в то время — французские колонии, так называемые «заморские территории»). Некоторые мои товарищи, настроенные так же, как и я, надеялись, что французские военные в этих колониях раньше всех возьмутся за оружие и выступят за освобождение Франции. Мы считали, что именно в колониях, где Петен не мог проводить свою политику полного разоружения французской армии, сохранятся силы, способные либо восстать, либо бежать к де Голлю.
Индокитай был далеко, а вот Мадагаскар казался мне ближе к Лондону. Я подал прошение в Мадагаскар, но очень сомневался, что мне пойдут навстречу: я уже знал, какое «дело» прибыло вместе со мной, да к тому же наш командир авиабазы был отъявленным фашистом, и не только не скрывал этого, а наоборот, не упускал малейшей возможности выразить свои верноподданнические чувства сразу и Петену и Гитлеру, громогласно желая и пророча последнему победы во всех его начинаниях.
Но прошение мое было удовлетворено, и 26 февраля пароходом «Шэнонсо» я отплыл из Марселя в Таматаве через Гибралтар и Дакар. Уже на пароходе определилась группа единомышленников. Нас было человек двенадцать, и мы обсуждали тайком, как примкнуть к Сопротивлению и как вести пропаганду среди других.
Мадагаскар предстал перед нами тучными пастбищами. Прямо библейский рай. Миллионы голов рогатого скота. Залежи алмазов, золота. И — полное непонимание местными военнослужащими этой «странной войны», перемирия и всего, что связано со словом «вишизм».
Мой расчет на то, что Мадагаскар быстро перейдет на сторону Сопротивления, и информация, что в колониях больше тайных антивишистских сил и организаций, оказались верны лишь отчасти. В Мадагаскаре я действительно нашел единомышленников, но география острова не способствовала бы удачному побегу. Оставалось только надеяться на счастливый случай. А пока я — член маленькой боевой группы.
Руководит нами минер Мюттлэ, он получил образование еще во Франции. Здесь, в Тананариве (столице Мадагаскара), ему поручили вести небольшой учебный семинар по минному делу. Я туда записался и получил возможность постоянного общения с Мюттлэ; мы делали мины, поскольку официально в процессе обучения имели право на некоторое количество потерь взрывчатого вещества. Мюттлэ решил готовить эти «подарки» для предстоящей высадки японцев; он узнал, что французское командование распорядилось снабжать плавающие неподалеку японские подлодки горючим и продовольствием. (Японцы были тогда союзниками Гитлера и пользовались покровительством вишистского правительства.)
Случилось то, чего вся группа опасалась: среди нас оказался провокатор. Это был аспирант[56] Альфонси. Он доносил на нас, но какие-то остатки совести, а может быть страх перед всевышним — он был очень набожным, — мучили его, и он исповедовался в грехах пастору. Пастор был нашим единомышленником. Он, правда, не нарушил тайну исповеди, но его жена дала нам понять, чтобы мы были осторожнее с Альфонси.
Он следил за нами и каким-то образом раскрыл наши взгляды, но, к счастью, ничего не узнал про мины, и это спасло нас: он строил свои доносы пока что только на догадках, а мы, благодаря предупреждению, принимали все меры предосторожности.
И вот — мы как раз отмечали мой диплом пиротехника — в кафе вошел наш провокатор. Нервы мои не выдержали, и я плеснул ему в лицо свой бокал со словами: «Предатель, доносчик, нацистская сволочь, вишист!»
Началась драка, нас растащили, Мюттлэ побледнел: «Эйхенбаум, остановись, что ты делаешь, давай сгладим это. Я сейчас приглашу его выпить стаканчик на мировую, чокнетесь, как будто ничего не произошло. Скандал может погубить все дело». Я согласился, понимая уже, что в запальчивости сказал лишнее и что могут быть серьезные неприятности.
Альфонси также дал согласие примириться. Нас подвели друг к другу. Подошел гарсон. Мы заказали на всех по коньяку. Официант вернулся с подносом, на котором стояло пять рюмок. На беду, этот поднос оказался как раз между нами, то есть между мною и Альфонси, — и я снова, повинуясь гневу, а скорее бешенству бессилия, смахнул все рюмки прямо на него. Снова драка. Скрипки сначала смолкли, а потом грянули во всю мощь какой-то неистовый фокстрот, чтобы заглушить хоть немного этот скандал. Но музыка не помогла. Друзья скрутили мне руки, оттащили. Кафе постепенно пустело. Вдруг передо мной появился человек в гражданской одежде, но с военной выправкой, и медленно отчеканил:
— Полковник Танти, командующий первым полком мальгашей. Кто вы?
— Старшина Эйхенбаум, оружейный мастер, авиастрелок и теперь еще пиротехник с базы Иват.
— Немедленно возвращайтесь на вашу базу. Вы под арестом, и вас будут судить.
Дополнительный приказ о двух месяцах тюрьмы я получил на другой день.
