Мы сообщили, что, хотя официальная пропаганда и делает свое дело, настраивая принявших вишистскую присягу французов против французов-голлистов, все-таки не у всех поднимется рука на своих сограждан. А вот разжигание ненависти к англичанам происходит более успешно. Поэтому лучше всего, думали мы, если на передовой не будет непосредственно британцев.
Так же предубежденно реагировали бы французы из Джибути на зулусов, которые служили у англичан и олицетворялись у французских военнослужащих с ними же. К тому же во французских войсках служили сенегальцы и сомалийцы, среди которых тоже умело разжигали национальную неприязнь к зулусам.
Наши наблюдения были восприняты серьезно; а когда началась атака, на команду начальника разведки генштаба Антуана «Огонь по голлистам!» ответом было молчание: рядовые французы не повиновались командиру-вишисту. Рассказывают, что неизвестный унтер-офицер закричал: «Откройте проволочные заграждения!» Несколько людей повиновались ему, заграждение было перерезано, и голлисты вошли в город без потерь.
* * *
…Здесь, в Айше, на маленьком запасном авиаполе, затерянном в колониальной Африке, не было бланка документа, который мы должны были подписать, вступая в Свободные Сражающиеся Силы Франции. Поэтому мы подписали его в Лондоне. Текст гласил: «Я, нижеподписавшийся, вступаю в ряды ССФ на время всей войны плюс три месяца». Наш документ был датирован июнем 43-го года (дата прибытия в Лондон), но там же отмечено, что мы стали голлистами 5 декабря 1942-го.
Здесь, в Дауэнлее, я сразу же услышал о формирующейся французской авиачасти «Нормандия», которая должна была сражаться на советско-германском фронте. Я попросился туда. Но путь в Россию, как оказалось, лежал для меня через Англию.
Де Голль, услышав о побеге двух авиатехников, потребовал их в Лондон. Долгий морской путь через воды, контролируемые немецкими подводными лодками, бомбежки, опасности — и мы в Англии. Здесь уже формировались десантные части союзных войск: готовились к открытию второго фронта и высадке во Франции. Русские к тому времени выиграли переломное сражение второй мировой войны — Сталинградскую битву, одержали победу на Курской дуге и теперь неудержимо гнали гитлеровцев на запад.
Я уже чуть было не стал десантником, когда с русско-германского фронта, из эскадрильи «Нормандия», пришел запрос: нужен переводчик.
Я наотрез отказался сначала: моторист, оружейник, стрелок, я и слышать не хотел о работе переводчика. Я думал тогда, что это пассивная военная профессия, нечто вроде гида или попугая, а я не для того бежал от вишистов. Но я ошибся, как оказалось впоследствии: переводчик на линии фронта, на передовой — профессия далеко не мирная. Но тогда, не зная этого, я отчаянно спорил с майором Мирлессом, убеждавшим меня принять это назначение, и стоял на своем, как мул, отвергая все его доводы.
— Вы же знаете русский язык с детства, — убеждал он меня, — представьте себе французских парней среди русских снегов, без знания языка, им трудно установить контакты с населением, таким не похожим на наше. Не говоря уже просто о контактах в небе: ведь «Нормандия» истребительная часть, она прикрывает в бою наземные войска и сопровождает русские бомбардировщики. И французские летчики должны слышать боевые приказы с земли на своем языке, а не на чужом, которого они не понимают. Непонимание приказа может стоить им жизни. Вы не имеете права отказываться.
— Но я должен летать и стрелять в бошей. Я — стрелок!
— В истребителе есть место только пилоту. Но не думайте, что переводчик на русско-германском фронте — это только интерпретатор чужих слов и приказов. Там слишком «жарко», и боевая работа найдется для всех.
Так и оказалось впоследствии.
На фронте меня ждали самые разнообразные поручения, в том числе — радионаводка на передовой во время танкового прорыва русских войск в Восточной Пруссии. Я разыскивал пропавших без вести товарищей, летал в партизанские отряды, помогал новичкам осваивать незнакомую им советскую боевую технику и, по образному выражению моих товарищей, «был нянькой на все руки».
Но тогда, 18 сентября 1943 года, на тегеранском аэродроме, имея в руках билет до Москвы, я не представлял себе всего круга будущих обязанностей.
Вместе со мной летел Поль Пистрак, тоже с детства знавший русский язык и тоже до конца войны — бессменный переводчик полка.
* * *
Остановка в Астрахани. Первое, что мы видим, — огромный эвакогоспиталь, расположенный недалеко от кремлевской стены. Мы поражены количеством тяжелораненых. Некоторые забинтованы с ног до головы, многие на костылях, кто-то не в силах самостоятельно идти, опирается на плечи товарищей, кого-то несут на носилках. «Какие же тяжелые бои идут в Советском Союзе!» — вот мысль, которая приходит в голову каждому из нас. Это мой первый непосредственный контакт с «русской войной», и мне не забыть его по сей день. Во мне закипает злоба: скорее на фронт! С этого момента и все время потом я знаю: здесь, в России, идет беспощадная, не на жизнь, а на смерть, война с фашизмом. А ведь я видел войну в Сирии и в Англии. Но там она не всегда ощущалась, порой о ней удавалось забыть. А здесь она была с тобой каждую минуту.
19 сентября 1943 года. Сталинград… Нам дали возможность осмотреть город с высоты бреющего полета. Самолет описал несколько кругов над городом и над Волгой. Круги эти навсегда запечатлелись в моих глазах, потому что это были круги ада…
Сталинград был весь в развалинах. Разрушения в таком масштабе даже трудно себе представить. Балки, трубы — все перевернуто, искорежено, покрыто ржавчиной и гарью. Куски стен с оконными или дверными проемами, кучи щебня, обломки пушек, танков, гражданская утварь. Если не всматриваться, то видишь кругом только изуродованные балки. И камни, камни, камни. Как военный, я понимал, что это была за битва и чего стоила победа. Мы слышали и раньше, что русские стояли здесь насмерть. За ходом Сталинградской битвы следили все антифашисты. Теперь мы убедились собственными глазами, что значит по-русски «стоять насмерть».
…Самолет приземлился на южной окраине Сталинграда — фронтовом поле «Бекетовка». Нам было разрешено осмотреть город, вернее, ту его часть, где можно было хоть как-то ступать по земле. Вид сверху все-таки отличался от той картины, которая предстала перед глазами теперь: беспорядочное нагромождение осколков и обломков, оказывается, имело свой «порядок»: все эти куски металла — алюминия, чугуна и стали — были сейчас, в военных условиях, на вес золота, их можно было переплавить и ковать новое оружие. Поэтому их собирали в кучи, развозили и складывали: алюминий с алюминием, сталь со сталью, чугун с чугуном.
