— Подумать надо, — угрюмо сказал Кит. — У меня здесь жинка...
— Велико сокровище! — презрительно сказал Злой. — Что ты в Польше с «зеленью»[1] бабу не найдешь?
Но Кит ничего не ответил, и «стражи» снова занялись делом, покуда Злой вдруг не воскликнул:
— Эй, смотри! А это что такое?! Ничего себе!
— Ну и что? — с равнодушной тупостью в голосе отвечал ему Кит. Перчатки резиновые. В таких уборщицы горшки в сортирах моют.
— Знаю, что перчатки! Знаю! Но откуда они здесь, прямо под картиной?
Володя с ужасом понял, что допустил непозволительную оплошность, забыв свои перчатки на самом деле прямо под повешенной копией. «Конец! Конец! Конец!» — заговорил в нем внутренний голос в такт с бешено колотящимся сердцем, и он прижался еще теснее к цементному полу камина, словно пытаясь вдавиться в него, сравняться с его поверхностью, стать мельчайшей незаметной песчинкой.
— А может, это старушенция их здесь оставила? Они ведь здесь пыль с картин стирают, вот и надела чистоплюйка, чтобы пальчики не замарать.
— Не похоже это на Петровну... — возразил Злой. — Я ее в таких перчатках никогда не видал. Одно дело — сортир, ну а здесь-то зачем резину одевать, а? Не нравится мне все это, Кит, и самое главное, то, что под нашей картинкой оставлены. Может, кто шуровал тут?
На это Кит дурашливо прыснул смехом:
— Ну кому здесь шуровать? Мы же сами двери все закрыли. Говорю, обронила Петровна, больше некому. Пойдем-ка отсюда, итак надолго ушли, хватятся, марамои...
— Ладно, — согласился Злой. — Я полотно под кителем понесу до загашника нашего. Завтра у меня встреча. Пошли, только... прихвати-ка еще эти перчаточки. Я завтра у Петровны все-таки спрошу, откуда в зале такие вот подарочки-сюрпризы.
И через минуту уже гремели ключи, все дальше и дальше, пока не затихли, скрытые тяжелыми дверями анфилады, что смотрела окнами на холодную, но незамерзшую Неву.
Володя, уничтоженный, опустошенный, измученный телесно и душевно, выполз из камина и, не в силах добрести до кресла, растянулся прямо на полу. Он, потерявший счет часам, потерявшийся в пространстве, незнакомом и безлюдном, чужом и неприветливом, уже не казался сам себе могучим, сильным, на все способным. У него не было даже уверенности в том, что эти люди, сделавшие то же, что и он, по перчаткам смогут разыскать его, отобрать картину и, возможно, убить. Но какую картину уносили они? Почему они действовали точно таким же способом, что и он? Неужели воры-милиционеры приходили за «Иеронимом»? Любопытство наконец взяло верх над усталостью, и Володя поднялся.
Почему-то на цыпочках с карманным фонарем он подошел к тому месту, где висел повешенный им поддельный «Святой Иероним», и навел на полотно узкий луч. Ничего как будто не переменилось! Старик, склонивший колени перед толстой книгой, по-прежнему смотрел с картины, но, присмотревшись внимательно, Володя увидел, что это полотно уже не было его полотном!
Почему мальчик усмотрел различие, он и сам толково не смог бы рассказать. Володя просто уловил, почувствовал разницу в тонах — кое-где автор висевшей перед ним картины чуть сгустил тона — например, в отделке облаков и в зелени, — а в иных местах, наоборот, ослабил резкость. Но Володя, так часто рассматривавший «свою» копию, не мог не заметить разницы, хотя и эта работа была выполнена безукоризненно. Художнику удалось даже сделать мельчайшие трещинки на полотне, но и они, правда, группировались по-другому, что не осталось Володей незамеченным.
«Дайте подумать! Дайте подумать! — уселся на кресло Володя, в волнении кусая ногти. — Это что же получается, сейчас всего лишь начало первого, и если бы я взялся снимать картину в два, как мне сказал Дима, то я или отказался бы от затеи и оставил бы их копию на месте, или, ничего не подозревая, — откуда я мог знать, что они там делают? — снял бы поддельного «Иеронима». Ну и дела...»
Он встал, походил по залу, посветил на картину, желая убедиться вновь, что не ошибся, и снова сел. «Мне наплевать, кто отправил этих милиционеров, — хороши же субчики! — но понятно, что заказчик один: у Кита и Злого, а также у миляги Димы! Только как же это не согласовали — в одну и ту же ночь с двумя подделками пошли за бедным старичком-святым! Видать, накладка получилась!»
И по мере того, как Володя размышлял обо всем этом, прикидывая и так и сяк, в его голове зрел план, смелости которого мог позавидовать сам Дима, если бы, узнав об этом плане, предводитель прежде всего не испытал бы чувство совсем другого свойства — лютую ненависть к своему юному ученику.
«Ты говорил, что я стою тебя, — думал Володя, сидя в темном зале, — ну так я согласен. Посмотрим, что ты скажешь обо мне, когда я проведу тебя и в этот раз. А ведь я на самом деле все могу! Я — сверхчеловек, и это очень здорово, что никто пока не сможет это разглядеть в моих тринадцати годах! Тем лучше, тем лучше...»
ГЛАВА 7
ВОЛОДЯ СИЛЬНО ВРАЛ, А ДИМА СИЛЬНО ГНЕВАЛСЯ
Да, Дима приказывал Володе ни в коем случае не спать, но мальчик, один раз уже ослушавшись приказа своего «наставника» (когда снимал картину много раньше, чем было нужно), проигнорировал советы командира и в этот раз. Как только план был Володей детально разработан, он, съев полбутерброда, забрался в камин и, подложив под голову куртку, заснул сном человека, на славу потрудившегося, зная, что завтрашний день будет не менее, а более трудным, и нужно выспаться.
Проснулся Володя не рано, но и не поздно — в девять утра, прекрасно выспавшимся и воодушевленным на большое дело. Огромность этого предприятия заключалась в том, чтобы, не довольствуясь полутора миллионами — теперь они казались Володе кошкиными слезками, — заработать на «Святом Иерониме» гораздо больше денег. Конечно, первый вариант плана Володи был примитивно прост: он вылезает из камина, но с Димой не встречается, а уносит полотно с собой, а дальше ищет покупателя.
Но этот план, подкупавший своей изысканной простотой, не годился потому, что Володя приобретал в лице Димы смертельного врага, и когда-нибудь «учитель» обязательно бы настиг его и отомстил, теперь уж и за палаш, и за «Святого» одновременно, по двойному счету. Нужно было действовать хитрее, коль пока не было сил просто-напросто ответить на силу силой. Да, Володя мог обратиться в милицию и, поплакавшись там, покаяться, свалив всю вину на Диму, но тогда пришлось бы возвращать полотно, что противоречило основной задаче... К тому же после своего неожиданного ночного открытия Володя что-то не очень сильно хотел верить в честность органов правопорядка и следствия. И посему подходил лишь очень хитроумный, тонкий, изящный план, на который, правда, нужно было потратить время, но который обещал мальчику огромное вознаграждение.
