— Так, так, так! — затарахтел Дима нервно и сбивчиво — Володя никогда не видел предводителя таким развинченным психопатом. — Ну а после того, как ты увидел, что на месте подлинника копия висит, что ты стал делать?
— А ничего! — равнодушным тоном сказал Володя. — Зачем я стану копию снимать? Сигнализацию откручивать, рисковать, потом под курткой выносить... Тебе ведь копия не нужна, так же? Вот и я подумал — пусть себе висит...
— Хорошо, хорошо, хорошо! — кудахтал Дима. — А где же наша копия?
Этот пункт был самым тонким и ненадежным в плане Володи, но он и к этому вопросу был готов:
— А нашу копию я в камине оставил, на трубах, в уголке. Пусть полежит — кто ее там найдет?
Дима даже рот открыл от изумления и ярости:
— Ты... ты, идиот! Зачем же ты ее оставил? Это же улика!
— Да какая там улика! — отпарировал Володя. — Не больше, чем если бы она висела в раме на видном месте. — А не взял я ее потому, что вчера на контроле меня задержали и не хотели даже в музей пускать — снимите, говорят, одежду верхнюю. — И Володя показал на свою куртку. — Если б сегодня утром я в куртке возвращался, то меня обязательно бы остановили и обыскали, а потом куда надо отвели. Вот я и подстраховался... Да и зачем нам сейчас эта копия, если подлинника нет? Заказчикам вместо «Иеронима» передать или на стеночку повесть дома, на память, так сказать?
При напоминании о том, что подлинный «Святой Иероним» действительно уплыл, Дима застонал, точно ему вырвали подряд три зуба, не меньше, схватился за голову и стал раскачиваться словно мусульманин на молитве. Володе даже стало немного жаль его, и он решил утешить «наставника» словами:
— Ну, не надо огорчаться! — и даже похлопал по плечу. — Хочешь я схожу за нашей копией, в два счета незаметно заберу, раз уж она тебе так дорога.
Но это предложение только усилило раздражение предводителя.
— Да пошел ты со своей копией, придурок! — заорал Дима, совершенно потеряв самообладание, а потом, точно что-то сообразив, схватил Володю за плечи и жарко зашептал: — Слушай, маленький негодяй! Ты ведь парень шустрый, проворный парень, я знаю! Может, ты все это сочинил, про «призраков» своих, а? Ну кто там ночью в Эрмитаж придет с ключами, директор, что ли? Может, ты прокатить меня хочешь, за падло держишь, все баксы за картину хочешь взять, а? Гляди, я ведь за такие шутки печенку в два счета вырежу и самого жрать заставлю, если на самом деле кинуть меня хочешь!
— Да чего мне тебя кидать! — плаксиво (что получилось у Володи очень натурально) прогундосил «юный друг». — Не веришь, так сходи-ка в Эрмитаж да посмотри, что там висит! Ты сам подделку увидишь, не нашу подделку! А еще в камин загляни — в левом уголке увидишь нашу копию. Прихвати ее, раз уж она так дорога тебе, а с меня вообще хватит — я свои деньги теперь потерял, так чего мне с тобой толковать? Я свое дело сделал, как договаривались, а без «капусты» остался! Так что пошел ты к черту, если мне не веришь! Я больше никакого дела с тобой иметь не буду!
Горячая речь Володи произвела на Диму успокаивающее впечатление. Он провел рукой по лицу, словно смывал со своей физиономии выражение злобы к тому человеку, на которого возлагались столь великие надежды, и его точно подменили — Дима обратился к юному напарнику с приветливой интонацией и даже улыбкой:
— Ну ладно, ты меня прости, пожалуй. Нам рано ссориться. Да, я сейчас на самом деле в Эрмитаж схожу и посмотрю, что там эти чертовы «призраки» повесили. Но ты забудь о том, чтобы в сторону уйти, — теперь, мой юный друг, не время. Самое интересное начнется. У меня уже кое-какие мысли есть. Если все удастся, то получишь не полтора, а два миллиона деревянных. А пока — сиди. Здесь, в «дипломате», термос и бутерброды — нарочно для себя тащил, а тут такая непруха вышла. — И Дима покривился, снова расстроившись, и даже ударил кулаком о раскрытую ладонь.
Предводитель убежал, а Володя остался сидеть на скамейке напротив Зимнего дворца. Погода была совсем незимняя, снег лежал лишь кое-где, но было ветрено и промозгло, как в выстуженной, остывшей бане, где очень сыро и открыты окна, а ты совсем голый сидишь на лавке рядом с шайкой, наполненной остывшей водой, и пытаешься согреться тем, что трешь себя противной мокрой мочалкой из колючей, жесткой рогожи. Именно такое чувство и испытывал сейчас Володя: он словно был раздет и беззащитен — и перед этим зимним холодным ветром, и перед людьми, укравшими его покой, домашний и душевный.
Однако горячий кофе, что был в Димином термосе, и бутерброды согрели Володю, и он ждал «наставника», прорабатывая в голове возможные неожиданные ситуации. «Лишь бы Дима не сумел вглядеться в полотно, лежащее в камине, с сильным беспокойством думал мальчик. — Если догадается, что это настоящий «Иероним», то мне каюк, полный каюк. Но скорей всего не сумеет разобраться, ведь в камине темно, а времени у него всего лишь несколько секунд. А если рискнет схватить картину и унести ее под одеждой? Нет, на это Дима не решится! Станет он из-за копии рисковать! Теперь вот еще что: буду, как и прежде, говорить, что ничего о «призраках» не знаю — ни голосов не слышал, ни лиц не видел, не знаю даже, сколько их там было. Никогда их Диме не найти!»
Володя уже стал скучать. Бутерброды были съедены, и кофе выпит. Очень захотелось спать, захотелось увидеться с отцом, ведь папа мог его искать, не успокоенный короткой, невразумительной запиской. Но вдруг явился Дима одетый в затрапезную куртку, в неряшливые брюки, точно он на самом деле играл провинциала, с нечесаными волосами, предводитель подходил к Володе быстрой походкой взвинченного человека, и мальчик замер, ожидая своего конца. Дима плюхнулся на скамейку рядом с Володей и глубоко вздохнул:
— Да, верно, ты не врал, — сказал он наконец. — Действительно, на месте настоящего «Иеронима» чужая копия висит. — И усмехнулся: — Она, пожалуй, лучше нашего «Святого» — здорово какой-то мазилка смастерил, первый номер! Заглянул я и в камин. — И Дима бросил на Володю строгий взгляд, так что мальчик весь сжался, ожидая того, что скажет Дима. — Да, спокойненько там полеживает наша картинка. Хотел я ее было достать да под свитер сунуть — так ведь духу не хватило, ей-ей, испугался! А вдруг застукают, подумал... Этим тебе, малыш, заняться придется, и в самом срочном порядке, а то сунется туда тетя Маша уборщица да вытащит. Тут же кинутся к стене, а на ней — тоже копия. Вот хохма-то будет! — И Дима засмеялся да так громко, точно жеребец заржал, — Володя никогда не слышал, чтобы «наставник» так весело смеялся.
Однако мальчик видел, что этот смех походил на нервный припадок. Все лицо предводителя передергивала судорога, и Володя понимал, как Дима страдает. И нельзя сказать, чтобы он смотрел на своего «учителя» равнодушно, — нет, Володе даже было стыдно, и он уже мучился сознанием своей вины перед сообщником, но признаваться в обмане было поздно, было просто немыслимо. Дима никогда бы не простил мальчику попытку обвести его вновь.
