Было приятно сидеть и ни о чем не думать. Удивительно приятно. Потом вдруг Попов забеспокоился: «Чего же Трошка не выходит?» Он оглянулся. Проем двери был пуст и темен. Холодная тревога начала извиваться в груди Сашки:
«Дурак… Какой же я дурак. Дурень! Дурень!.. Кому доверился я. С кем связался, олух!»
И тут уже пламя паники с небывалой и неизбывной силой охватило его сознание. Мысли полыхали, подобно верховому пожару в тайге, который они тушили на второй день после приезда сюда. Они сами напросились в десантники.
Вдруг стало тихо от ровного голоса Трофима:
— Откуда он у тебя?
Сашка ответил.
— Везунчик, — констатировал Лазарев. — Сдашь — вот тебе и половина машины.
— Сколько в нем, как ты думаешь?
— Карат двенадцать… — не очень уверенно сказал Трофим.
— Двенадцать карат — и половина машины? — Попов покосился на Лазарева. Тот держал алмаз меж большим и указательным пальцами и рассматривал его то с одной, то с другой стороны.
— Стекляшка на вид. Обыкновенная стекляшка, — словно не слыша Сашкиного вопроса, проговорил Лазарев. — Как же ты его заметил?
— Я же говорю: бросил в реку копаленка, камень к жиру и прилип.
— Везунчик! — повторил Лазарев. — Закон парности случаев. Вот тебе и теория вероятности. Правду, значит, говорят — алмазы и брильянты при солнце и электрическом свете — ничего особенного, так, блестят. Однако при живом огне, в полутьме, играют. Я вот в избушке его рассматривал — хорош. На солнце же — стекляшка.
— Продадим его… На двоих…
— Ты нашел, ты и сдавай.
— За десятую настоящей цены?
— Может, и за сотую. Тебе-то что за дело? Разве ты здесь обнаружил алмазы? Ты, что ли, трубку россыпи разведал? Город построил, фабрики? Или ты в карьере, в вечной мерзлоте копался? Кайлом породу дробил?.. Вот с этой грани он особо хорош, чертяка. Правда? — И, не дожидаясь ответа, Трофим скучным голосом продолжил: — Может, ты на свои деньги сюда прилетел? Опять нет.
— Давай алмаз.
— На.
— Коробочку.
— Пожалуйста, — и Трофим рассмеялся.
— Ты чего?
— Вспомнил одну историю. Еще в прошлом веке где-то в здешних краях купец у местных алмаз за полушку купил, а продал за огромные деньги. Так ты на него сейчас похож.
Завернув камень в тряпицу, Попов положил его в коробок, сунул в холщовый кармашек, намертво пришитый к ватнику, и заколол булавкой.
— Специально карман пришил? Большой карман-то!
— Видишь, пригодился…
— Сейф ходячий, — усмехнулся Трофим. — Потешься камушком.
— Трош, давай подадимся в Россию. Там и продадим камень. За полную цену. А? — вкрадчиво спросил Попов.
— Сибиряк… «В Россию»… В Москву, что ль?
— Хотя бы. Деньги — пополам. Деньжищи-то какие? Мать подлечишь. Сам устроишься лучше не надо. Зарплата за десять лет вперед.
— Вот спасибо, дорогой. Благодетель! — откровенно издевался Трошка.
— Не с руки одному. Обманут. Ограбят. Не смейся. Я всерьез тебе говорю.
— Боишься — ограбят. Ай, бедный, ворованное отберут. Приз за находку тебя не устраивает?
— Приз… Для государства этот камушек — тьфу.
— Да ведь государство — это я, ты, он…
— Магомет, Наполеон, — отмахнулся Попов.
— Ты — камушек, я — шайбочку, он — гвоздик… И каждый — в норку, в норку.
— Мы делаем больше, чем сможем унести.
— Обрадовался! — Зная вздорный Сашкин характер, когда до самого краешка, до капли на донышке мысленных действий нельзя было ручаться, шутит Попов или говорит всерьез, Трофим никак не мог относиться взаправду к Сашкиным словам. — Мало тебя помполит гонял.
— Наука наукой, государство государством, а я — это я. Мною материальный интерес движет. Знаешь, если клок сена перед мордой лошади на удочке подвесить… Она идет за ним, дура. Но травинка, другая ей все ж перепадает. Она довольна!
— Проголодался я от разговоров с тобой, — рассмеялся Трофим. — На ключик за водой схожу. Чайку попьем. Может, блажь твоя и пройдет.
Он пошел по пружинящей под ногами хвое. Ему все больше не нравилось лицо Сашки. В голову пришла неприятная мысль, что Попов, может, и не шутит вовсе. Но Лазарев тут же оборвал себя:
«Сашка дурака валяет — ему не впервой. Таков уж характер вздорный. А ты-то, Трофим, чего разволновался? Думаешь, Сашка всерьез забарахлил. Ерунда. Однако разыграть его стоило бы. Ох, стоило бы! Только как? Ну да что-нибудь придумаю».
Насвистывая мелодию «Не плачь, девчонка, пройдут дожди», Трофим бодро шагал к ключу. Но рассуждения о характере Попова не развеяли окончательно его сомнений. Не очень-то походило его поведение на простое зубоскальство. И алмаз был настоящим. Трофим попробовал его грань на оконном стекле — настоящий алмаз.
«Может быть, про письмо Акима Жихарева напомнить Сашке?» — подумал Лазарев.
Незадолго до демобилизации они увидели в газете очерк о нем и фотографию. Неделю сочиняли ему послание о своем желании попробовать «на зубок» таежную романтику. Ответил Жихарев быстро, и часть его письма врезалась в память Трофима: «Приезжайте, если хотите узнать, что стоите вы хотя бы в переводе на тонно-километры. Сколько осилите? Говорят еще про север, будто рубли здесь длиннее обыкновенных… Да, рубли у нас длинные: пока от одного его краешка до другого доберешься, жизнь может оказаться короче. Что до алых там парусов, бригантин, то подобная романтика у многих быстро выходит потом.
Не обижайтесь, но если вы работу не любите, вам здесь делать нечего. Я ведь напрямки. Потому что, кроме работы, в жизни любить нечего. Сами понимаете — я про дело, не про людей. И то — плохих у нас не держат, и им держаться не за что. Не пойму, кстати, я одного: зачем это работу, словно касторку, сиропом романтики приправляют? А труд, нормальный для человека труд, уж не хлеб, не штаны, не тепло в доме?
Любишь дело — ищи место, где показать себя в нем. Вот и вся «романтика». А Джек Лондона я не люблю. В его романтику, как в омут, бросаются либо с отчаяния, либо с жиру…»
«Но если Сашка всерьез задумал натворить с собой недоброе? Он бывает упрям, нахален, прет, как танк… — размышлял Лазарев. — Да что я, в конце концов, верить — не верить! Проверить надо. Тогда все станет ясно. Можно? Проще простого…»
Трофим набрал кристальной воды в ключе и не торопясь вернулся к костру. Попов сидел, нахохлившись, точно его знобило. Однако пара копалят, обмазанных глиной, были уже закопаны под костром.
— Полежу я… — сказал Сашка. — Пока копаленок поспеет.
— Покурю чуток — и за тобой вдогонку, — кивнул Трофим. Но Лазарев и не подумал идти отдыхать и, выкурив папиросу, прошел в избенку. У него было много дел. Сашка похрапывал на нарах.
