И это тем более злило Золотова, что участь нарушителя была предрешена. Сопротивление глупо: никуда он не уйдет, не денется.
Маленький, юркий, управляемый ловкой и, прямо скажем, смелой рукой, катерок вертелся, как собачонка под ногами. Он то рыскал в сторону, то круто разворачивался и шел обратно, то выбрасывал на воду горящую плошку, а сам удирал, то выключал мотор и пропускал катер мимо себя. Ужасно не хотелось сдаваться этому катеришке!
Золотов уже догадался: «Тритон», по всей вероятности, был лишь приманкой. Возможно, даже сам того не зная, он шел специально, чтобы отвести на себя бдительность пограничников и стать их трофеем. А тем временем, так сказать, взяв пограничников «на живца», к берегу рассчитывал проскочить вот этот маленький катерок, на котором и находится главное действующее лицо. Приёмчик не новый, такие трюки пограничники уже не раз видали. Но, тем не менее, довольно хитрый.
— А все—таки лихие моряки, чёрт бы их взял! — не мог не оценить Золотов.
Однако усмешка тут же сбежала с его лица: катерок ловко, незаметно подбросил рыболовную сеть, которую погранкатер и намотал, к счастью, намоталась она только на один из четырех винтов,— иначе катерок словчил бы и уйти.
Наконец его поймали и обратали.
Очень маленький, но все же мореходный, с довольно сильным для него мотором, по спокойному морю он еще мог ходить почти безопасно, но то, что он уцелел этой ночью, было чудом. Обледеневший снаружи, хлюпающий водой внутри — видно, ее беспрерывно откачивали,— исхлестанный волнами катеришко выглядел, как турецкий парусник после сражения у Чесмы.
Выйти на нем нынче в море могли отважиться лишь глупцы или безумцы. Но удержатся в такую погоду только очень хорошие моряки.
Их оказалось трое. Откуда они еще брали силы вести это жалкое суденышко, да еще удирать от погранкатера, на что надеялись,— оставалось совершенно непонятным. Состояние их было жалким. Одного сразу уложили на койку, два других еще кое—как держались на ногах.
И каково же было Золотову, когда он, нырнув в горловину люка, увидел в кубрике,— вместо ожидаемых, матерых волков, трех ребят — посиневших, дрожащих, измученных.
Двум было лет по шестнадцати (один из них лежал), третьему но больше четырнадцати.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — не удивленно, а скорее испуганно воскликнул капитан—лейтенант.— Кто вы, откуда ваялись?
Ребята не отвечали, исподлобья, с вызовом и затаенным страхом глядя на людей в грозных штормовых доспехах.
— Стоп! — догадался командир.— А уж не из «Устья» ли вы, Симбад—мореходы?
— Точно! Они, товарищ капитан—лейтенант,— улыбнулся кто—то из матросов. И все заулыбались.
Слово «товарищ» произвело на ребят магическое действие. Младший вдруг всхлипнул и уткнулся лицом в грубую просоленную куртку офицера. А старший как—то сразу потеплел, размяк и вроде тоже заморгал.
— Ну, полно, полно... Чего же это... Все уже позади,— прижал к себе младшего капитан—лейтенант. Молодцы ребята, просто молодцы! Настоящие моряки!.. Но скажите, друзья,— что это вы с нами кошки—мышки, затеяли?.. А?..
— Боялись,— всхлипнул, шмыгнул носом младший.
— Чего боялись? Достанется?
— Нет. В плен боялись.
— Какой такой плен? — давай, говори,— велел старшему Золотов. Тот нахмурился, опустил глаза:
— Потерялись мы, звезд нет, мотает... Блукали, блукали, решили — за границей давно уже... Ну и вас — за тех приняли... Если бы ваши... Не по—русски...— я бы ни за что... — парнишка судорожно глотнул и замолчал. Матросы притихли. Улыбка сошла, с лица офицера.
Командир порывисто притянул ребят к себе, обнял их и тут же легонько, ласково оттолкнул. Мальчишкам показалось, будто в глазах этого огромного в своих доспехах, плечистого и мужественного офицера что—то дрогнуло и блеснуло.
Повернувшись, он вроде как сердито бросил через плечо подчиненным:
— Обсушить, обогреть. И вообще...
И, резко задернув «молнию» куртки, взбежал по трапу.
К утру распогодилось. Даже потеплело. Море стало спокойнее.
Ветер сник, и только зыбь мерно колыхала уставшую злиться, посветлевшую воду.
Ребята уже отошли и рассказали, как они вздумали тайком пройтись на катерке рыбколхоза и были застигнуты непогодой.
На подходе к порту они вдруг «взбунтовались» и потребовали, чтобы их пересадили в их катерок, что тянулся за кормой на буксире. Хотя сам по себе факт буксировки уже не делает чести моряку, но буксир буксиру — рознь. И — кто знает! — но сложной мальчишеской психологии, вероятно, идти на поводу у боевого пограничного корабля было даже особо почетным.
Во всяком случае, в требовании звучала определенная морская гордость, и командир дал сигнал застопорить дизеля.
Мальчишек пересадили.
На рейде, близ входа в порт, капитан—лейтенант устало стянул с головы шлем, причесал пальцами волосы и просунул шлем в рубку, где возвратившийся с «Тритона» старший лейтенант наводил порядок в своем штурманском хозяйстве:
— Петр Васильевич, дай мою фуражку...
Не глядя, Санаев принял шлемофон, передав в обмен щегольскую фуражку командира.
— Пожалуйста. Потеплело?
— Спасибо... Так ведь не декабрь — февраль кончается.
— В самом деле? Скажи, пожалуйста!..— равнодушно удивился старший лейтенант, поглощенный своим занятием.
Лихо, чуть набекрень, надев фуражку, Золотов посмотрел на часы: ровно восемь...
— На флаг... Смирно! Флаг поднять! — раздалась команда на кораблях. Замерли бело—черные шеренги на палубах эсминцев и крейсеров. Приветствуя собратьев, застыли «смирно» матросы и старшины на катере. Взоры их устремились к своему флагу, неяркое, прокаленное солнцем, исхлестанное ветрами и непогодой сине—зеленое полотнище которого не спускалось в эту ночь. Строгие глаза на молодых, усталых сейчас, лицах светились верностью и преданностью боевой святыне.
В торжественной тишине донесся перезвон склянок в военной бухте. На кормовых флагштоках стоявших там военных кораблей гордо поднялись бело—синие их знамена — символ и честь боевой славы русского флота,
— Вольно!..
Кораблей в гавани много. Тесно стояли они, выстроясь по ранжиру: старые громады кораблей первого ранга — крейсеров, низкие стремительные эсминцы, стальные веретена подводных лодок...
Катер под сине—зеленым флагом шел мимо них, держа к стоянке пограничного флота.
На кораблях возникло оживление. Офицеры и матросы подошли к леерам, с высоты корабельных палуб им открывалась картина, какую не каждый день увидишь.
По зеркалу гавани тихо шел скромный военный катер под пограничным флагом. Сверху он казался утюжком, медленно скользящим по морщинистому стеклу. Но этот утюжок вел и конвоировал два других катера. На одном из ник стоили с автоматами наизготовку матросы—пограничники.
