Иван тоже исподлобья поглядел на нее: кто такая? Девушка одета была в вышитую блузку, простенькую, для дома. Белокурые косы тяжелым венком лежали на голове. Глаза темные, с чуть приметной раскосинкой, а лицо скуластое — видно, текла в ее жилах доля восточной крови.
— Где глаза такие отхватила? — грубовато пошутил Нечай.
— Нравятся? — кокетливо спросила девушка и сразу же стерла улыбку. — Зачем пришел?
— В гости к тебе! Только встречаешь не больно приветливо, чуть псами не затравила…
— Не мои собаки — отцовы.
«Дочка Скибы, — сообразил Иван. — Ведь говорили же, что у кулака есть красавица дочь».
— Как зовут?
— Влада.
— Красивое имя, древнее…
— Каким нарекли, то и ношу.
Влада обеспокоенно поглядывала на дорогу, которая вела к хутору. Время возвращаться отцу, что подумает, когда увидит ее с незнакомым хлопцем? Скиба раз и навсегда запретил дочери приглашать к себе на хутор кого бы то ни было. Редко-редко отпускал ее к крестной матери в соседние Подгайцы. А так для дочери ничего не жалел, щедро покупал наряды, красивые безделушки, потакая ее капризам. Скиба приучал дочку к лесной жизни, привил страсть к охоте, подарил дорогую бельгийскую двустволку, и Влада часами бродила по болотам, по лесным чащобам, почти никогда не сталкиваясь с людьми — на север от хутора лесам не было конца-краю. Ведь не считать же людьми лесовиков, которые забредали к Скибе, яростно глотали вместе с ним самогон, вечно боялись всего, хватались как дурные при каждом шорохе за автомат. Впрочем, когда один из бандитов бесцеремонно облапил Владу, у Скибы кровью налились глаза, и он не сказал — прорычал: «Убью!» Можно было не сомневаться — убьет: хуторянин в гневе страшен, а силы ему ни у кого не занимать. Скиба любил дочь, не было у него никого, кроме нее. Любил, но не баловал, не раз повторял: «Кто рано встает, тому бог дает». И вставала Влада до зари, весь день моталась по хозяйству, и только иногда к сердцу подступала злая тоска. Подходила тогда к зеркалу, смотрела на себя, думала: «Кому нужна моя краса? И что это за жизнь такая — все тайком, прячась от людей?»
Скиба в мечтах видел свою дочь богатой господаркой, муж у нее первый человек на всю округу, ломают перед Владой шапки за десять шагов. Давно, еще при панах, был он во Львове и видел там на балу, куда случайно попал, утонченных, образованных панянок — такой будет и его Влада. Но для этого надо, чтобы настали другие времена, и тогда старый Скиба покажет, чего он стоит, прижмет к ногтю окрестную голытьбу, будет хозяином, каких мало в крае. Вот о чем мечтал сумрачными вечерами хуторянин Скиба, делился своими планами с дочерью, а та лишь тяжело вздыхала: «Жизнь проходит, тато. Я ведь и сейчас могла бы учиться — никто не мешает». — «Не при Советах!» — вскипал Скиба. «А что вам плохого сделали Советы?» Дочка в упрямстве не уступала отцу. «Руки мне сковали своими законами. Последнее отберут — босякам да лодырям раздадут». Скиба тупо смотрел в окно. Что отберут — так это точно, Стафийчук не раз говорил. Отобрали же у других заможных хозяев, а до него не добрались, не успели — живет на отшибе, в лесу. И уже примеривался Скиба, как стрелять будет в тех, кто придет отбирать у него добро…
Не знал всего этого Нечай, когда встретился с Владой, как не знал и того, что случайно забрел он в осиное гнездо.
— А ты ведь себя не назвал, — вдруг сказала Влада. — Негоже так: мое имя выпытал, а свое не сказал.
— Зовут меня Иваном. Иван Нечай, — протянул руку инструктор райкома.
— Нечай… Нечай… — Влада вспоминала, где она слышала эту фамилию. Кажется, ее с проклятиями упоминал Стафийчук в разговоре с отцом… Ну, конечно же, Стась грозился добраться до вожака комсомольцев Нечая…
— Ты в комсомоле работаешь? — спросила Влада.
— Да, — удивился Нечай. — А ты откуда знаешь?
Странная девушка: по виду не скажешь, что из пугливых, а все время озирается, нервничает — на щеках вспыхивает и исчезает румянец, руки теребят передник.
— Ты как сюда попал?
— С дороги сбился. Шел в Зеленый Гай и заплутал.
— Добрый же тебе круг пришлось сделать…
— И то уж думал, не выберусь.
— Сейчас я тебя на стежку выведу…
Влада сбегала в дом и возвратилась в сапожках, на плечах — платок. Девушка очень волновалась и не скрывала это. И когда Нечай спросил, что ее тревожит, она в ответ ускорила шаг и, только уйдя на порядочное расстояние от хутора, облегченно вздохнула.
— Вот эта стежка и выведет тебя на дорогу.
— Дякую, дивчино. Увижу ли тебя еще?
— А хочешь? — дрогнувшим голосом спросила Влада.
— Так какому же хлопцу не захочется с такой дивчиной встретиться? — В глазах у Нечая запрыгали лукавые искорки. — Приходи к нам в клуб.
— В Зеленый Гай мне дорога заказана, — печально ответила Влада. И вдруг предложила: — А знаешь что, приходи ты в воскресенье к Змеиному болоту.
На крылечко дома кто-то положил цветы. Зоряна пересчитала их: семь ромашек, махрово-красный георгин. Ее хотел видеть сам Стафийчук, встречу назначал на воскресенье, дорогу должен показать Остап.
На свидание с проводником Зоряна собиралась долго и тщательно. Задумчиво перебрала свой небогатый туалет. Что надеть? В конце концов Зоряна выбрала простенькую суконную юбку, вышитую блузку, расшитый кептарь. Ради воскресенья надела нитку разноцветных бус. На волосы набросила шелковую косынку. Она знала, что наряд ей к лицу, и в то же время она выглядит достаточно скромно — никакого вызова деревенскому общественному мнению.
По пыльной дороге мальчишки гоняли тряпичный мяч, совсем как в ее родном селе. Они дружно загалдели, увидев учительницу. На скамейках сидели принаряженные молодицы. Пока старшие отдыхают, хозяйничают молодые, зато на вечер никто, даже самые строгие родители, не посягнут. С учительницей здоровались приветливо: учитель — первый на селе человек. О ее любви к песням знали уже все. Советовали, к кому зайти, называли окрестные села, известные своими певуньями.
Девушка свернула на боковую стежку, что вела к ставу, к заброшенным торфоразработкам, дальше — в лес. Остап уже ждал Зоряну у старого каменного памятника. Рассказывали, что когда-то вельможный польский пан приехал в эти места поохотиться и повеселиться. Пока бухали пан и подпанки в камышах по уткам, челядь расстелила на пригорке скатерти, поставила вина. Паны пировали, а по ставу на лодке плавали музыканты, услаждали их ясновельможностей полонезами и вальсами. Перевернулась лодка, пошли музыканты на дно. Никто не выбрался. На том пригорке и сложили им памятник. Об этом поведал Зоряне Остап, когда шли они лесом. Идти было далеко, поэтому не торопились, чтобы не устать раньше времени. Остап был без автомата, и вряд ли кто заподозрил бы в этом черноволосом, медлительном хлопце бандита-бандеровца.
