— Сию минуту, милое дитя.
— Отчего же? — удивился мэтр Грипнар.
— Оттого что не имею обыкновения останавливаться в гостиницах даром; каждый живет своим ремеслом.
— Те-те-те! — воскликнул Грипнар. — Все это так, если б вы не были нашим кумом, крестным отцом нашего ребенка, пренегодного мальчишки, надо заметить.
— В своего крестного, — заметил, смеясь, капитан.
— Правда, правда! То есть, нет! — спохватился мэтр Грипнар. — Что это я болтаю! Язык замололся, не обращайте на это внимания, капитан. Я хотел сказать, что мы всем вам обязаны, и все, что имеем, — ваше.
— Благодарю вас, мэтр Грипнар, от души благодарю, и прощайте!
— Э! Да вы все-таки уходите?
— Конечно!
Фаншета подмигнула мужу и встала у двери.
— Ну хорошо, капитан! Если уж вы непременно хотите, чтоб мы относились к вам, как к чужому, так платите, как всякий посетитель, но не обижайте, уходя в другую гостиницу, где вам будет не так удобно.
— Где о вас не позаботятся так, как вы этого заслуживаете! — прибавил Грипнар. — С упрямцами ведь ничего не поделаешь; ну, пусть будет по-вашему!
— Отлично, друзья мои! Теперь поужинаем, parbleu! Я умираю с голоду; за ужином потолкуем.
— И разопьем бутылочку анжуйского, от которого вам все будет казаться в розовом свете.
— Четыре их разопьем, мэтр Грипнар!
— Сколько хотите, капитан! — отвечал, радостно потирая руки, хозяин гостиницы.
Через четверть часа они втроем сидели за столом, уставленным множеством всевозможных блюд. Последние посетители ушли, и мэтр Грипнар запер дверь, чтобы быть свободнее.
Капитан так здорово ел, что никому бы и в голову не пришло, что он уже плотно перекусил в Аблоне.
— Ну, скажите-ка, — спросил капитан, утолив аппетит, — каким образом вы очутились в Париже, когда у вас двадцать лет тому назад так хорошо шли дела на Гурдонской дороге?
— В этом виноваты вы, капитан, — сказала Фаншета.
— Положительно! — воскликнул Грипнар. — Жена, по своему обыкновению, отлично сказала.
— Я вас не понимаю.
— Объясни это, пожалуйста, капитану, Фаншета, дитя мое, — величественно распорядился Грипнар.
— Да вы ведь такой щепетильный, капитан, я, право, не смею.
— Смейте, смейте, милая Фаншета! — засмеялся капитан, залпом осушив стакан вина. — Даю вам полное разрешение!
— О, в таком случае я решаюсь! Вы помните, конечно, что, согласившись крестить нашего ребенка…
— Которого я назвал Жаном-Стефаном, если не ошибаюсь?
— Да, да; вы дали нам десять тысяч ливров на его воспитание, как говорили.
— Может быть, Фаншета, но это в сторону! Ваше здоровье, кум!
— Ваше здоровье, капитан! А как вы находите наше анжуйское?
— Чудесное! Так приятно щекотать горло! Дальше, Фаншета!
— Эти десять тысяч и еще две, которые вы прибавили после, помогли нам обзавестись кое-каким хозяйством, — продолжала она. — Прошло три или четыре года; начался мятеж Истребителей.
— Да, да, — подтвердил капитан, нахмурив брови и отвернувшись, чтоб скрыть бледность, вдруг разлившуюся по его лицу.
— Помните, как вы раз ночью неожиданно явились к нам в гостиницу?
— Меня преследовали со всех сторон; моя голова была оценена; я так хорошо это помню, точно сегодня все случилось, — мрачно отвечал он. — Полиция гналась за мной по пятам; я едва успел спрятаться в шкаф и пролежал там целую ночь под грудой белья и платья, между тем как эти дураки обыскивали весь дом от амбара до погреба.
— Тогда…
— Дайте мне договорить, Фаншета, — перебил он с лихорадочные оживлением. — Я не часто роюсь в своих воспоминаниях; сегодня мне отрадно припомнить то, что уже так давно прошло. Только через два дня полицейские, выжидавшие меня поблизости от гостиницы, думая, что мне удалось бежать, наконец ушли. Тогда ваш муж дал мне платье, лошадь и непременно сам захотел быть моим проводником в горах; целых пять дней мы шли такими тропинками, по которым и зверь неохотно решится пройти; нам удалось наконец добраться до границы, но мэтр Грипнар только тогда простился со мной, когда уверился, что я в полной безопасности. Я вам обязан жизнью, мои добрые, мои милые друзья. О, поверьте мне, такие вещи сладко вспомнить! И, что бы ни случилось, они никогда не забываются.
Капитан с таким искренним чувством, так трогательно произнес эти слова, что у мужа и жены навернулись на глазах сладкие слезы. Но наш герой никогда не поддавался умилению; он живо налил себе еще стакан вина, выпил и сказал, смеясь:
— Но все это мне нисколько не объясняет, почему вы очутились здесь?
— Оттого что вы о себе всегда забываете, капитан, — проговорила Фаншета.
— Правда, parbleu! Ну, так и не станем об этом больше говорить!
— Нет, извините, если я начала, так и кончу.
— Эге, кум! Да и ваша жена, кажется, тоже из упрямых, правда?
— Не вам ее в этом упрекать, капитан.
— Так, так, кум! Правда ваша; кончайте, Фаншета!
— С вашего позволения, — улыбнулась она. — Вы не забыли, а нарочно оставили в своей комнате очень тяжелый чемодан…
Капитан, желая скрыть смущение, выбивал ножом какой-то небывалый марш.
— Знаю, знаю… — нетерпеливо проворчал он.
— На нем лежала сложенная вчетверо бумага, — с намерением продолжала Фаншета, — на которой было написано: «Этот чемодан и все, что в нем есть, отдается мною в полное распоряжение куму моему Грипнару и его жене; они могут делать с этим, что хотят». Я открыла чемодан и нашла там завернутые в простое платье тридцать тысяч ливров золотом…
— Тридцать тысяч ливров, да, капитан, — подтвердил мэтр Грипнар, кивнув головой.
— Э, да знаю! Что же дальше?
— Ну, а дальше, — рассказывала Фаншета, — край наш разорился, вас больше не было… вас, нашего друга и покровителя. Мы чувствовали себя грустными, несчастливыми; муж продал дом. «Если нам суждено когда-нибудь опять с ним свидеться, — сказал он мне, — так только разве в Париже». — «Поедем в Париж», — отвечала я. Вот как мы очутились на Тиктонской улице — по вашей вине, капитан, — прибавила она с улыбкой.
— Пардон, кум! Она Настояла на своем: досказала все до конца.
— Чего Богу угодно, капитан…
— Того и человек должен желать?
— Да.
— Выпьем, кум!
— Выпьем, капитан! Они чокнулись.
ГЛАВА VI. Где капитан Ватан начинает обнаруживать себя
В продолжение нескольких минут разговор, по-видимому, совершенно отклонился от направления, которое ему дали сначала; друзья ели, пили, смеялись ини о чем другом не думали. Это был антракт между двумя большими пьесами. Мэтр Грипнар совершенно неумышленно навел на прежнее незначительным, по-видимому, вопросом, который неожиданно задал капитану.
