— Какими же судьбами, — спросил он, — считая нас в Гурдоне, вы, приехав в Париж, прямо остановились у нашей гостиницы, на Тиктонской улице? Ведь оттуда сюда далеко!
— Правда, кум, — согласился капитан с притворным равнодушием, — однако же не так далеко, как вы полагаете.
— Но я ведь проехал эту дорогу, — уверенно произнес Грипнар.
— Не спорю, только вы не понимаете меня, и я вам сейчас объясню. Приехав во Францию месяц тому назад, я, как лисица, горюющая по своей норе, прежде всего отправился в нашу милую провинцию.
— Понимаю это.
— Да не мешайте же ему говорить, мэтр Грипнар, — сказала с заметным нетерпением Фаншета.
— Прежде всего, — продолжал капитан, — я пошел в вашу гостиницу и справился о вас. Толстяк-хозяин указал, как вас найти. В одном отношении только он не мог удовлетворить мое любопытство.
— В каком же?
— А! Это уж было чисто одно любопытство, и совершенно бескорыстное, — проговорил капитан, небрежно играя ножом, хотя лицо его было бледно, как полотно.
— Не сомневаюсь, капитан; я знаю, вы не из тех, которые любят вмешиваться в чужие дела.
— Это правда, — тем же развязным тоном подтвердил капитан, — но согласитесь, что, двадцать лет не бывав на родине, хочется узнать не только о друзьях, но и о простых знакомых.
— Конечно, конечно. Так вы справлялись о друзьях и знакомых у нашего преемника?
— Именно!
— И он ничего не мог рассказать вам?
— Ничего.
— Значит, он действительно ничего не знал, капитан, потому что вообще-то он болтун, впрочем, многие ведь умерли, а другие уехали совсем с той стороны.
— Странно.
— А между тем это так, капитан; вот я, например: я ведь простой, незначительный человек, но все мои гурдонские посетители, кроме тех, конечно, которые умерли, и до сих пор бывают у меня почти каждый день.
— Ба! Вы шутите?
— Нисколько. По нашей улице живет множество банщиков и цирюльников, к которым почти каждое утро и каждый вечер приходят придворные господа, утонченные, как их здесь называют; это у них место сходок. Но сначала они всегда заходят ко мне напиться чего-нибудь; пришли бы часом раньше, так застали бы кучу знакомых, по имени только, конечно, потому что это ведь уже все сыновья тех, которых вы могли знать раньше.
— А! — произнес капитан, чтобы сказать что-нибудь.
В продолжение этого незначительного, по-видимому, разговора Фаншета не спускала глаз с капитана, с трудом скрывая тревогу.
— Сегодня здесь были де Сурди, де Ланжак, — невозмутимо продолжал хозяин, — и еще двое-трое, да вот и еще один есть, которого вы, наверное, помните.
— Кто же это?
— Граф дю Люк.
— А!.. Граф дю Люк!.. — повторил, сверкнув глазами, капитан. — Действительно припоминаю… Смутно. Так он был здесь сегодня вечером?
— Нет, нет. Черт возьми! Какой вы скорый, капитан! Граф дю Люк ревностный гугенот, diantre!8 Он никогда не принимает участия в этих пустяках.
— Так отчего же вы его назвали?
— Оттого что граф дю Люк при каждом из своих редких приездов в Париж всегда делает мне честь остановиться у меня в гостинице, где ему отведена особая комната.
— А! Этот, по крайней мере, остался верен нашей бедной, доброй провинции, кум.
— Ошибаетесь, капитан; он первый уехал оттуда, женившись, и живет теперь с женой, которую боготворит, в своем замке, в нескольких лье от Парижа.
— Те-те-те! Так граф женат!
— Как же! И на прелестной женщине, как говорят, конечно, потому что ее никто никогда не видал; и ревнив, говорят, как черт.
— А! Так она хорошенькая!
— Прелестная; но об этой свадьбе ходят странные слухи, чтоб не сказать больше, и никто не знает тут ничего верного.
— А вы, кум, знаете? — спросил капитан таким странным голосом, что Грипнар посмотрел на него с недоумением, не зная, продолжать ему или замолчать.
Капитан выпил большой стакан вина, вероятно нечаянно, и прибавил с натянутой улыбкой:
— Расскажите-ка нам об этом, кум; это, должно быть, интересно!
— Еще бы! Представьте себе…
Но в эту минуту он увидел, что жена делает ему отчаянные знаки, и сразу остановился.
— Ну, говорите же, я слушаю, — обратился к нему капитан.
— Ей-Богу, позабыл все эти подробности, капитан! — отвечал он самым простодушным тоном. — Меня ведь это мало интересовало.
— Жаль, — сказал авантюрист, — а я бы не прочь послушать.
— Да вот спросите жену, она ведь почти выросла в доме дю Люков и знает все до ниточки.
Толстяк глубоко вздохнул, точно у него гора с плеч свалилась, и залпом осушил стакан.
— Правда, добрая Фаншета? Вы все знаете?
— Знаю, капитан; это очень грустная история, только вряд ли она вас заинтересует.
— Отчего же вы так думаете?
— Оттого, — проговорила Фаншета с ударением на каждом слове, — что вы тут ровно ни при чем.
— Конечно, — согласился он, невольно опуская глаза под ее пристальным взглядом, — но когда-то я был в довольно близких отношениях с этой семьей и не могу оставаться равнодушным к тому, что ее касается.
— История эта не длинная; сам граф дю Люк ничего тут не знает. Это, собственно, слухи, просто злые толки, и преглупые, если их разобрать хорошенько, так что верить им положительно нельзя.
— Фаншета, к чему столько оговорок в таком простом деле, которое, вы сами знаете, нисколько меня не интересует? — с горькой насмешкой в голосе произнес капитан.
Фаншету это задело за живое. Она как-то особенно взглянула на капитана и сейчас же сообщила:
— Граф Оливье дю Люк женился чуть больше трех лет тому назад на мадмуазель Жанне де Фаржи.
— Дочери графа де Фаржи, капитана конвоя его величества, покойного короля Генриха Четвертого, — холодно добавил капитан.
— Да, — несколько нетерпеливо подтвердила Фаншета, — но хроника, или как хотите назовите этот лживый слух, говорит, что Жанна де Фаржи, внучка маркиза де Кевра…
— Бывшего губернатора Лимузена; это всем известно, — заявил капитан, небрежно играя ножом.
— Но не всем известно, — грустно продолжала Фаншета, — что Луиза де Кевр, ее мать, до замужества была невестой одного провинциального дворянина, Стефана де Монбрена. Вы помните это имя, капитан?
— Смутно, — признался он, прямо глядя ей в лицо, точно показывая, что не боится ее слов, — гугенот, вероятно?
— Да, гугенот; это-то и погубило его и ее, бедняжку.
— Вы говорите загадками, милая Фаншета.
— Неужели? — насмешливо переспросила она. — Так выслушайте до конца.
— Говорите!
Женщина пристально посмотрела на него исподлобья, тихонько вздохнула, отерла дрожавшую на реснице слезу и энергично продолжала:
