— Мы, однако, не фашисты, международные законы нарушать не будем. — И, желая положить конец тягостному для обоих разговору, повысив голос, приказал: — Рулевой, право на борт, пойдем на второй круг. Гидроакустику — усилить наблюдение!..
Дважды щелкнула рукоятка дальномерного устройства. Командир поднял голову, чтобы взглянуть на визирный круг и, снова припав к перископу, объявил:
— Дистанция до шхуны семь с половиной кабельтовых, пеленг — сорок девять градусов. Записано в вахтенный журнал!
Он сердился не только из-за словесной стычки со старпомом. Вот уже третий час подлодка, словно привязанная, тащилась за парусником. Куда он — туда и она.
Подозрительна Крашенинникову эта шхуна. Слишком франтовата для грузовоза. К тому же идет черт знает какими галсами. Они представлялись ему и бесцельными и нелогичными. Обычный «грузовик» вряд ли стал бы выписывать замысловатые зигзаги почти на одном месте, а спокойно, экономя время, шел бы себе намеченным курсом.
К шхуне Крашенинников присматривался терпеливо, стараясь не пропустить ни одной мелочи. Терпения у него — потомка архангельских поморов, прозванных «трескоедами», сызмальства приученного к морю, — хватило бы не на одну такую шхуну. «Тут что-то не так!» — думал он и копил наблюдения, чтобы сделать окончательный вывод.
Крашенинников немало слышал о хитрых судах-ловушках, да и в книжках про них читал. В первую мировую войну их особенно широко применяли и англичане и немцы. Были сообщения об использовании ловушек и в эту войну, правда, в Атлантике. Идет себе по морю эдакое безобидное с виду суденышко, а чуть подлодка противника высунет нос, откуда только — пушки, пулеметы, глубинные бомбы возьмутся. Трах-бэх — и нет доверчивой субмарины: одни пузыри да масляные пятна на волнах…
Пока Крашенинников ломал голову, пытаясь разобраться с парусником, подводники в отсеках занимались своими повседневными делами. Все уже знали, что командир «обхаживает» необычную цель, не было известно лишь какую — это вездесущий «матросский телеграф» расшифровать еще не успел.
Во втором отсеке информация всегда скудна, хотя он и соседствует с центральным постом. Отсек из самых больших на подводной лодке, но расписаны в нем по боевому расписанию лишь четверо: трюмный машинист, чье заведование-помпа и клапаны системы погружения и всплытия, электрик, обслуживающий аккумуляторную батарею, а также военфельдшер с коком (по совместительству кок еще и санинструктор), раскинувшие лазарет в отсечной выгородке, пышно именуемой «командирской кают-компанией». Боевого оружия, работающих механизмов, сложных приборов во втором отсеке нет, и поэтому все четверо коротали время, расположившись на дерматиновом диванчике и двух вертящихся креслах вокруг узенького обеденного стола.
— Эх, ребята, об одном мечтаю: послал бы нам боженька фрицевский транспорт размером побольше, хотя бы как в прошлом походе! — произнес мечтательно трюмный машинист Свирин.
— Какой бы ни послал, лишь бы послал, — откликнулся кок и поглядел на Свирина, часто моргая белесыми ресницами.
Евгений Ивлев, электрик, молодой матрос из ленинградцев, прозванный на лодке Роденом за склонность к задумчивости и умение рисовать, прислушиваясь к разговору товарищей, тоскливо размышлял: «Проклятый Гитлер! Что сделал с нами со всеми?! Только и мечтаем, как бы потопить транспорт «пожирнее». И еще, и еще…» Евгений прикусил губу и вздохнул, тяжко, взахлеб.
Моряки уставились на него с недоумением. Военфельдшер сощелил веки, кольнул Ивлева острыми черными глазами. Кок спросил:
— Ты чего, Роден?
Евгений через силу улыбнулся и солгал:
— Да так, задремал… Страшное, видно, приснилось.
— Это бывает, — солидно заметил кок.
— Интересный компот получается, комсомольцы, атеисты, а бога через два на третье вспоминаете. С чего бы это, а? — насмешливо протянул военфельдшер Габуния и потрогал коротенькие усики.
Подводники переглянулись. Кок заморгал и почесал затылок.
— Да в боге ли дело! Бог вроде присказки, — загорячился, даже привстал с кресла Свирин. — Главное — фашиста топить, а мы вместо этого по морю туда-сюда телепаемся.
— А что, может, командира у перископа подменишь, Свирин? — спросил с ехидцей кок.
— Дуй, кореш, к нему и режь напрямки: так, мол, и так, товарищ капитан третьего ранга, прибыл подменить, раз сами не справляетесь.
— Тебе бы только подъелдыкивать, Общепит, — обиделся Свирин. — Вот у нас на «Двадцатке» командиром был каплейт Шилов… Вот это лихой мужик!..
— Лихой мужик!.. — передразнил Свирина кок и вдруг взбился. — Ты нашего батю не хули! Без году неделя на лодке, а туда же — судит, рядит…
Военфельдшер откровенно насмешливо оглядел матросов и поцокал языком.
— Не матросы — боевые петухи! Ишь, самого командира корабля взялись судить: один обвиняет, другой защищает. Или, может, я ослышался?..
В отсек заскочил штурман. Военфельдшер ухватил его за рукав и отвел к переборке, подальше от навостривших уши матросов.
— Какие проблемы терзают вас, товарищ Эскулап? Приготовили ли вы для нас, истомленных трудами и заботами, что-либо эдакое поддерживающее? — пытался отшутиться штурман, которого Габуния забросал вопросами о том, что делается в центральном посту и на поверхности.
— Клистир я тебе приготовил самый большой! — выкрикнул военфельдшер. — Давай отвечай на вопросы, Вано! Э-э, что молчишь?
Штурман коротко рассказал о паруснике. Габуния слушал, покачивал головой, и в такт его движениям на стене отсека колыхалась огромная носатая тень
— Слушай, Вано, сколько можно ходить с места на место за этим вшивым парусником? — жарко дыша в лицо штурману, зашептал Габуния. — Э, парень, давно пора ему резекцию делать!
— Ты командиру скажи, — посоветовал штурман и шагнул к двери в центральный пост. Уже закрывая ее, на миг задержался, согнав улыбку с лица, серьезно спросил: — А валерьянка у тебя есть, Эскулап?
— Конечно.
— Так пей. Говорят, помогает…
…На поверхности моря обстановка не менялась. Парусник закончил очередной поворот и лег на новый курс. То же самое сделала и подлодка. Крашенинников нервничал, но виду не показывал: действовал, как обычно, неторопливо, команды подавал, не повышая голоса.
Подводная лодка описала полную циркуляцию и еще ближе подошла к шхуне. Теперь судно просматривалось во всю длину. В окуляр с увеличением можно было разглядеть даже многие мелочи.
«Чья же это посудина?» — гадал командир, вглядываясь в повисший безжизненно флаг. И тут, как иногда случается, порыв свежего ветра, словно по заказу, чуть шевельнул складки флага, а затем и развернул его полотнище. Крашенинников отчетливо увидел желтый крест на синем поле. «Значит, все же нейтрал, швед!» — сказал он себе и мысленно порадовался, что не последовал совету Рудова, не ударил по шхуне торпедой.
