Неужели всех пастухов перебили, неужели угнали стадо? Хозяин воды разгневается. Как бы не велел ему, Шамнилсину, отдать обратно жену…
Он застонал громко, протяжно. Он звал людей на помощь. Потом он потерял силы, чтобы кричать, и только шевелил губами, повторяя беззвучно: «Люди…» Но он уже был во власти богов. Сам бог смерти, неумолимый Аму, нагнулся над ним и посмотрел огромным глазом, и был он страшен, страшен…
Потом его закачало, и он подумал, что так и должно быть, потому, что Аму переправляет его, мертвого, в потусторонний мир, где начнется совсем другая жизнь.
В своем новом доме, сложенном из глиняных необожженных кирпичей, на красном шерстяном ковре, на скамье, подпертой двумя каменными львами, сидел Хозяин воды. Был он угрюм и мрачен. Завитая борода и пучок волос на затылке почти не отличались цветом от серебряной тесьмы, переплетавшей его длинные пряди. Поверх ярко-зеленого плаща, скрепленного у плеча золотой заколкой, свисало множество ожерелий из разноцветных бусинок.
Все три сына стояли перед ним. У старшего, Аданазира, вид был нехороший: одежда изорвана, борода всклокочена, глаза обведены дорожной пылью. Мясистый, как у отца, нос виновато опущен.
Младший, Шудурги, скосил на братца насмешливый взгляд, как бы спрашивая: что, провинился, любимчик? Людей положил, овец упустил, а сам задал стрекача. Пусть, пусть посмотрит отец, в чьи руки готовится передать людей и стадо.
А средний, толстяк Куруннама, жалостливо вздыхал. Этому все равно, сколько угнано овец, сколько людей убито, лишь бы не переводился в кувшинах сброженный виноградный сок.
— Их было много, три раза против нас, — повторил Аданазир, опуская нос еще ниже. — Я и мои пастухи бились как львы.
— От того, как ты бьешься, скоро от стада ничего не останется.
— Позволь сказать, отец, — выступил вперед Шудурги. — Кочевники за половину ночи далеко не ушли. Дай мне стражу, и я догоню их и отобью овец.
Хозяин посмотрел на младшего. Чем, чем, а дерзостью боги его не обделили.
— Если они пошли на север, — продолжал Шудурги, — то им не миновать узкого места между большими болотами и Змеиным полем. Я подстерегу их там и убью всех до одного.
— Хорошо, — сказал Хозяин воды. — Возьми шестьдесят стражников и ослов и отправляйся поскорее.
Шудурги приложил правую руку к груди и шагнул к выходу. У порога обернулся.
— Что еще? — выбросил Хозяин руку ладонью вверх.
— Об одном прошу, отец. Этой ночью умер Шамнилсин, пастух. Отдай мне его жену Кааданнатум.
Над селением стоял долгий, долгий плач. Жены, сидя на корточках у дверей своих хижин, оплакивали пастухов, убитых этой ночью.
А громче всех плакала Кааданнатум. Она раскачивалась из стороны в сторону и протяжно стонала, и выла, и ранила ногтями свои тугие щеки.
— Лучше всех на свете ты, возлюбленный мой, — причитала она между взрывами плача. — Ноги твои были быстры… руки были крепки… грудь твоя была убежищем моим…
И люди, проходя мимо ее хижины по своим делам, горестно качали головами, сочувствуя Кааданнатум. Пришла мать Шамнилсина и села рядом, и тоже стонала, оплакивая сына.
Небо стало серого цвета, и опять полил дождь. Мокрые, со свалявшейся шерстью, жалобно блея, прошли мимо опустевшей хижины Кааданнатум овцы, отбитые Шудурги у кочевников, а сам Шудурги ехал во главе усталых стражников. Должно быть, он хорошо бился, и убил немало разбойников-кочевников, и отомстил за убитых ими пастухов. Многие люди приветствовали Шудурги, храброго воина, громкими криками. А он ехал на осле, у которого бока ходили от усталого дыхания, и смотрел только в одну сторону. На Кааданнатум. Но она, исцарапанная, с растрепанной, посыпанной пеплом головой, в изодранной одежде, ничего вокруг не видела. Прошла ночь. Когда рассвело, в хижину Кааданнатум пришли два стражника и сказали:
— Идем. Хозяин воды зовет тебя.
Кааданнатум, лежавшая на циновке, не пошевелилась. Один из стражников нагнулся и дернул ее за руку, чтобы понять, живая ли она. Как дикая камышовая кошка, вскочила Кааданнатум, оставив царапины на руке стражника. Оба стражника кинулись ее ловить, она ловко изворачивалась, и царапины появились у них не только на руках, но и на лицах, и они обозлились до крайней меры. В конце концов они, конечно, поймали ее, потому что вдвоем были сильнее, и понесли к дому Хозяина воды.
Утирая кровь со лбов, щек и носов, стражники поставили Кааданнатум на ноги перед Хозяином воды. Тут же она уселась на плитах пола. Вид у нее был так ужасен, что Хозяин воды покачал головой.
— Послушай меня, — указал он жалостливым голосом. — Шамнилсин бился с разбойниками и умер. Аму забрал его к себе. Знаю, тебе жалко его, Он был хороший пастух и хорошо понимал овец и баранов. Мне тоже его жалко. Но теперь он в другой жизни. А тебе надо жить здесь. Ты будешь женой Шудурги, моего младшего сына. Так я решил.
Кааданнатум снизу вверх посмотрела на него безумными глазами.
— Укрепи себя едой и питьем. — Хозяин воды указал плеткой на циновку, где лежало на виноградных листьях жареное мясо и стоял кувшин с молоком. — Умойся водой и выстирай одежду. Вечером Шудурги возьмет тебя в свой дом…
Больше он ничего не успел сказать: так быстро вскочила она на ноги, с такой ловкостью скользнула между стражниками к выходу. Те погнались было за Кааданнатум, но Хозяин воды громким криком вернул их назад. Не надо до вечера ее трогать. Пусть утихнет горе женщины.
А она прибежала к хижине отца Шамнилсина, которая стояла на краю селения, возле густого кустарника, что рос вдоль берега большого канала. Тут было много хорошей глины, и отец Шамнилсина, искусник, лепил тут кувшины, и делал на них узоры, и обжигал их в очаге. Тоже из обожженной глины делал он серпы для жатвы ячменя. Еще он умел плавить и ковать медь и делать из нее браслеты и украшения для Хозяина воды и его жен. Но самое большое умение отца Шамнилсина, за что особенно был он любезен Хозяину, состояло в тайном мастерстве.
И как раз этим он сейчас и занимался. Худой и сутулый, в старой кожаной шапке и длинной закопченной юбке, он поставил на землю в два ряда множество горшков и наполнил их оцетом, который получается из скисшего винограда. Люди обычно кладут в оцет лук и чеснок, чтобы можно было долго их хранить. Но не чеснок опустил отец Шамнилсина в горшки, а медные пластинки и рыжеватые камни, которые он один умел находить. Потом он связал пластинки и камни тонкими веревками, тоже медными, и тут Кааданнатум увидела, как между двумя кончиками медных веревок вдруг проскочила молния. Она была как настоящий небесный огонь, только маленький и без грохота. Но все равно Кааданнатум очень испугалась и упала на землю, закрыв голову полой накидки.
