— Слепки эти сделаны в самых древних могильных памятниках, на которых плиты или каменные столбы имели надписи, сходные с теми, какие вы видели на отвесных берегах Енисея. Мы заполнили пустоты в склонах раствором гипса и, когда масса затвердела, получили те изображения, которые вы видите.
Мне казалось каким-то чудом, что я стою в двух шагах от каменного лица человека, от которого меня отделяет целая вечность. Спокойные округленные и добродушные лица. Особенно меня поразила маска одного юноши или девушки, — улыбающееся и прекрасное лицо с мягкими линиями округленного подбородка и высоким лбом; оно совершенно рассеивало привычные представления о том дикаре, который с луком и палицей сражался со своими страшными врагами, населявшими первобытные леса.
— Но самые интересные памятники этого исчезнувшего племени находятся в тех степях, куда вы собираетесь ехать, — продолжал археолог. — На десятки и сотни верст тянутся там заброшенные дороги, отмеченные высокими каменными столбами с такими же надписями, как и на берегах Енисея. Вы увидите эти древнейшие в мире дороги и будете знать о них не меньше, чем я. Может быть, вам удастся даже сделать какие-нибудь неожиданные открытия, — добавил он с улыбкой, когда мы, направляясь к выходу, спускались с лестницы.
Усевшись в тарантас, я скоро забыл о всех памятниках древности, так как для неопытного путешественника езда по енисейским степям кажется настоящим подвигом, требующим крепких нервов.
Чем дальше мы подвигались к Саянам, тем суше и бесплоднее становилась почва. Вместо ярких цветов и сочной травы появились колючие кустарники, склоны холмов засеребрились ковылем и полынью. Степь как будто разом постарела и поседела, стала неприветливой и молчаливой. Но зато на юге развернулись и выросли блистающие снежные горы. По их склонам весь день разливалась заря, и казалось, что там, где они поднимались, было вечное спокойное и ясное утро.
Я успел привыкнуть к своему тарантасу. Часто, вместо того, чтобы останавливаться на ночлег в каком-нибудь глухом поселке с черными бревенчатыми избами, мы располагались вечером под открытым небом, вблизи ручья или колодца. Впрочем, и поселки попадались все реже и реже; иногда мы ехали целые дни, не встречая ни одной живой души.
Было что-то величественное и торжественное в безмолвии этой необъятной равнины. Медленно двигалось над ней солнце в пустынном небе, и казалось, что огненному диску надо во много раз больше времени, чтобы дойти от одного конца степи до другого, чем совершить тот же путь над землей, давно покоренной человеком. А ночью, лежа в тарантасе, я по целым часам смотрел на черное небо, и мне казалось, что в первый раз я вижу его таким прекрасным и огромным, с потоками звезд и вихрями серебристой пыли.
Через неделю после начала путешествия, когда мне уже пора было возвращаться обратно, я почувствовал наступление той особенной болезни, которая хорошо знакома всем, кто странствовал в пустынных неисследованных углах земли: лежавшая впереди пустыня начала приобретать для меня непреодолимую притягательную силу; она влекла меня к себе, как магнит притягивает железо. Единственным желанием было подвигаться все дальше и дальше в голубоватую даль, затканную золотыми узорами.
На юге, в блистательной короне снегов, стояли синие и уже совсем близкие горы. Я мог рассмотреть узкие, словно рассеченные ударом меча долины, темно-зеленую щетину первобытного леса и серебряные нити водопадов. Поднималось солнце, степь наливалась золотом, и мы снова до наступления ночи продолжали медленно подвигаться к голубым горам, с трудом прокладывая путь среди песчаных холмов и зарослей колючего кустарника.
На девятый день путешествия я увидел в стороне от дороги, — если можно так назвать русло высохшего потока, по дну которого мы подвигались, — высокий каменный столб. Сверху донизу он был покрыт фигурками вроде тех, какие рисуют дети. Монолит поднимался над землей более чем на сажень, но, по-видимому, истинные его размеры были еще значительней, так как в той части степи мелкая серая пыль покрывала всю равнину подобно илу, который из года в год наслаивается в устьях больших рек. Мое внимание привлекла фигурка человека в верхнем ряду знаков, указывающая на целый ряд слегка изогнутых палочек. Я сосчитал эти палочки: сорок шесть. Может быть, эти значки указывают число камней до какого-нибудь важного пункта древней цивилизации?
Мысль эта так сильно меня заинтересовала, что, поднявшись на соседний холм, я начал искать на серо-зеленой равнине продолжение древней дороги. Столбы были и спереди, и сзади меня.
Наудачу я приказал ехать назад и через несколько минут убедился, что догадка моя правильна: на ближайшем столбе находилось сорок семь палочек!
В моих руках находился конец какой-то таинственной нити!..
Я попробовал разбирать знаки, помещенные рядом, но из этой попытки ничего не вышло. Во всю длину столба шла извилистая волнообразная линия, по которой спускались люди и какие-то странные животные, а на верху камня было глубоко вырезано изображение дракона с двумя головами. Я решил продолжать свои исследования и, во что бы то ни стало, добраться до конца дороги. Расстояние между каждыми двумя столбами равнялось приблизительно двум верстам; к полудню следующего дня я мог рассчитывать доехать до того места, где кончались путевые знаки.
Никогда еще не подвигались мы так медленно, как в эти последние сутки.
Ночевать мы остановились около двадцать шестого камня, под которым я расположился на ворохе ароматной травы.
С вершины Саян дул прохладный ветер; небо закрылось легкими облаками, среди которых быстро бежал яркий серп месяца.
Как только порозовел восток, я разбудил ямщика, и мы снова двинулись в путь к горам, окутанным сиреневым туманом. К восходу солнца мы оказались в обширной равнине, окруженной крутыми холмами, поросшими темно-зеленым лесом. Вдали холмы громоздились друг на друга, поднимались к небу и превращались, наконец, в отвесные стены, на которых там и сям на неприступной высоте белели пятна снега.
Мое волнение все возрастало, и иногда мне хотелось выйти из медленно подвигавшегося тарантаса и бежать по древнему пути, который все ближе и ближе подходил к отвесной стене, замыкавшей долину с юга. Маленькие человечки на камнях указывали только на пять, на четыре, на три знака. Наконец, я отчетливо вижу последний столб и за ним… ничего. Т. е. ничего такого, что смутно заставляло меня спешить в эту неведомую долину. Горы образовали правильный полукруг, серые, поросшие ползучими кустарниками стены почти вертикально поднимались на высоту в двести-триста сажень, где находился широкий уступ, на который могла бы взлететь только птица, а дальше опять ползли к голубому небу дремучие обрывы и морщинистые скалы.
