Капитан действительно был, как выразился юнга Серега Зимин, «не в себе». Всего час назад у него еще теплилась надежда встретить Новый год здесь, но вызов в пароходство менял все. Теперь он шел молча и хмуро, потому что в голове, словно дрянная пластинка, прокручивался месячной давности разговор в техотделе пароходства. Проклятая память: сохраняет все, до жеста, до интонации. Он даже пытался отвлечься от мрачных воспоминаний вопросами самому себе: «Так что было 26 мая? Сан-Франциско, в 16.30 учебные стрельбы на полигоне из трехдюймовки. Шесть попаданий из восьми. «Браво, кептен, ваши моряки — прирожденные артиллеристы, с вас бутылка виски»…
…А 26 апреля? Шестой день в плену у японцев. Желтое лицо с раскосыми, въедливыми глазками — запасный лейтенант императорского флота Масафуми Дзуси. Палец с нестриженым ногтем в десятый раз листает радиожурнал. В десятый раз один и тот же вопрос на ломаном английском: «Так где же радиограмма о наших боевых кораблях? Не отпирайтесь, капитан, вы ее послали. Наши службы перехватили шифровку». — «Это была обычная метеосводка», — десятый раз ответ-стереотип.
А 26 ноября? Он требовал, чтобы пароход поставили в док. Он слово в слово вспоминал свои первые фразы:
«Поймите, мы уже семь месяцев тащимся со скоростью пешехода. Мы не годимся даже в баржевый конвой. Это же безумие с таким винтом идти через Атлантику, а нам рано или поздно придется. Это же все равно, что фланировать по переднему краю в расчете на перелет, недолет или пальбу мимо».
«Понимаю вашу озабоченность, капитан. — Ах, как противно, долго и, как показалось, наслаждаясь своей властью, старичок инженер выдержал паузу, не спеша протирал пенсне, упрямо глядел мимо него. — Судя по тексту, лопасть вы изволили помять недавно, в Карском море. Причем замечу, всего одну… Вам, голубчик, еще повезло, учитывая ледовую обстановку минувшей полярной навигации».
«Но нам еще во Владивостоке поставлен винт с неправильно рассчитанным шагом. Удар льдины усугубил… Из-за винта машина все время на форсаже, котлы в аварийном состоянии. Все может к черту полететь в любой точке океана».
«Позвольте, но какие к нам претензии? — Инженер развел руками: в одной — пенсне, в другой — носовой платочек. — Все вопросы к тому, кто принял судно».
Как тогда не сорвался? Его недвусмысленно обвинили в том, что он «прохлопал» брак. Не объяснять же, что из Владивостока шел в Америку на ремонт, а вместо этого пришлось срочно везти снабжение в заполярные порты. Не рассказывать же о ранней подвижке льдов в Восточно-Сибирском море, о том, как льды выжимали на запад суда, уродуя обшивку, калеча винты. Сам прекрасно все знает. Отозвался лишь одной фразой: «Вы должны понять, война заставила».
Инженер наконец прицепил пенсне, сказал:
«Война войной, голубчик. Кто-то под предлогом временных трудностей сделал вам ремонт по принципу «тяп-ляп». Вы не устояли перед требованием немедленно выйти в море, не позволили себе испросить пару дней для скрупулезнейшей проверки всего, что нагородили дальфлотскне ремонтники. В мирное время мы бы исправили ваш брак. У нас прекрасный завод. Вы были там? Нет? А жаль, убедились бы, что теперь нет ни сил, ни материалов. Понимаете, ни-че-го. Вы бы увидели, кто там остался. У меня внучка в «глухарях». Шестнадцать лет — и заклепки, кувалдой, в две смены».
Пришлось самим обрубить погнутую часть лопасти. И вот теперь этот вызов в пароходство. Давно ожидаемый и все равно заставший врасплох.
К сугробам добавилась еще одна полоса препятствий. Вышли на фарватер, где лед был взломан, вздыблен ледоколами. Какие теперь вешки?! Не угодить бы в затянутую тонкой коркой, присыпанную белой пудрой полынью. Глянув на вставшую дыбом льдину, капитан отметил, что панцирь на Двине фута два толщиною, не меньше — трудно будет выползать даже с ледоколом.
— Дурак я, шест надо было взять, — басил Машин.
Он скинул винтовку и прикладом простукивал лед, прежде чем сделать шаг вперед. Веронд его не подгонял, а старательно ставил свои шикарные унты точно в следы валенок Машина.
Наконец снова выбрались на ровный лед, как оказалось, много правее тропы. Вот и скрипучий деревянный настил тротуара. Теперь темп задал капитан. Машин поотстал, поравнялся с радистом. И его томило тревожное любопытство.
— Слушай, маркони, и чего он свиту с собой тянет? Сколько раз сам бегал. Тебя — понятно, может быть, по радио чего домой скажешь. А мы с Серегой да при оружии, зачем?
— Задай вопрос полегче.
— Значит, не знаешь или врешь, что не знаешь, — обиделся матрос.
В кабинете начальника пароходства стелилось облако табачного дыма. Когда Веронд доложил о себе, хозяин кабинета начал без всяких предисловий:
— Итак, погрузку вы закончили.
— Давно. Сейчас своими силами пытаемся довести котлы до ума.
— Ремонт закругляйте срочно.
— Но…
— Знаю, о чем собираетесь сказать. Отменить приказ не имею права.
— …Но, — упрямо продолжал Веронд, — «Ванцетти» в любой момент может оказаться беспомощным, как разбитый параличом старик. Страна может потерять пароход. — Говорил с холодным спокойствием, словно речь шла не о нем самом, его команде и судне, а о ком-то чужом. — Но… это не значит, что «Ванцетти» просит вас отсрочить или отменить приказ. Капитан лишь ставит вас в известность о состоянии судна, как видите, даже без письменного рапорта. Он ведь имеет право на это?
— Да, Владимир Михайлович, имеет, но он, то есть вы, обязан мобилизовать все силы, чтобы дойти куда приказано. Вот пакет. Координаты, где его надлежит вскрыть, указаны. Распишитесь в получении.
Прежде чем поставить дату и подпись, Веронд полюбопытствовал, за чьею она следует: «Цибулькин Владимир Андреевич, капитан «Кузнеца Лесова».
Почти месяц они стояли на лесобирже рядом. Где он теперь? По срокам мог даже проскочить в Штаты.
Размашистая подпись не уместилась в отведенной клетке. Веронд смущенно пыхнул трубкой, виновато посмотрел на начальника пароходства и встретился с его странно-настороженным, изучающим взглядом.
— Что, думаете, трушу? — спросил напрямик.
Тот не спешил с ответом. Наконец сам спросил:
— Вы, кажется, знали капитана «Кузнеца Лесова»?
— Как понять «знал»? — севшим голосом переспросил Веронд.
— Не хотел сообщать перед выходом, но… но, может быть, правильнее, чтобы вы знали — «Лесов» погиб. Все погибли.
Голос доносился словно издалека. «Все погибли». Совсем, кажется, недавно он, Веронд, зашел в каюту Цибулькина. Владимир Андреевич уютно сидел в обтянутом белоснежным чехлом кресле, совсем домашний: в толстом свитере, холщовых штанах, шерстяных носках домашней вязки. И сама каюта, словно частичка далекого-предалекого дома. Привычные морские атрибуты как-то трогательно уживались с вещами, в которых ощущалось незримое присутствие жены. На диване — подушечка-думка, вышитая крестиком. Над письменным столом, пониже хронометра, в раме под стеклом множество фотографий: дореволюционные, на плотном картоне с потускневшими бронзовыми названиями фотоателье, недавние, любительские. Портреты самого Цибулькина, жены, детей. Фото пароходов, на которых Владимир Андреевич переплавал за сорок лет флотской жизни.
