— Что за имя: Юпитеръ! Откуда оно?
— Это просто кличка. Но настоящее его имя уже совсѣмъ затерлось этимъ, я думаю! Теперь Юпитеру двадцать семь лѣтъ, а прозвали его такъ съ того дня, какъ онъ въ первый разъ вздумалъ купаться; когда онъ раздѣлся, школьный учитель увидалъ у него на лѣвой ногѣ, надъ колѣномъ, круглое темное родимое пятно, величиною съ порядочную монету, а кругомъ этого пятна еще четыре маленькихъ, и сказалъ, что это похоже на Юпитера съ его спутниками. Дѣтямъ это показалось забавнымъ и они прозвали его Юпитеръ; такъ онъ и остался Юпитеромъ до сихъ поръ. Онъ большого роста и силенъ, но лѣнтяй, лукавецъ и подлаза; притомъ и трусливъ, но все же довольно добрый малый… Отпустилъ себѣ длинные волосы, а бороду брѣетъ. У него за душой ни одного цента; Брэсъ кормитъ его даромъ, одѣваетъ въ свое старое платье и презираетъ его… Юпитеръ близнецъ съ другимъ братомъ.
— На кого же походитъ этотъ другой?
— Онъ вылитый Юпитеръ, какъ говорятъ, но былъ подѣльнѣе его; только не видать его уже семь лѣтъ. Когда ему было лѣтъ девятнадцать — двадцать, онъ былъ уличенъ въ кражѣ и попалъ въ тюрьму; ему удалось бѣжать оттуда и онъ скрылся — на сѣверъ куда-то. Слышно было сначала, что онъ продолжаетъ тамъ воровать и разбойничать, но съ тѣхъ поръ прошелъ уже не одинъ годъ. Теперь его нѣтъ въ живыхъ; по крайней мѣрѣ, такъ полагаютъ, Никакого слуха о немъ нѣтъ.
— Какъ его звали?
— Джэкъ.
Мы всѣ помолчали нѣкоторое время; тетя Полли погрузилась въ раздумье.
— Вотъ что, — сказала она, наконецъ, — тетю Салли безпокоитъ болѣе всего то, что этотъ Юпитеръ выводитъ изъ себя твоего дядю…
— Выводитъ изъ себя! Дядю Силаса! Да вы шутите! Развѣ дядя Силасъ способенъ сколько-нибудь сердиться?
— Твоя тетка говоритъ, что онъ доходитъ иногда просто до бѣшенства съ этимъ человѣкомъ; бываетъ готовъ его прибить.
— Ну, тетя Полли, это что-то неслыханное: дядя Силасъ не тронетъ и мухи!
— Какъ бы тамъ ни было, она очень встревожена. Она говорить, что дядя Силасъ даже совершенно перемѣнился, вслѣдствіе этихъ вѣчныхъ ссоръ. И всѣ сосѣди толкуютъ объ этомъ и винятъ во всемъ его же, твоего дядю, потому что онъ проповѣдникъ и не пригоже ему ругаться. Садіи пишетъ, что ему теперь тяжело и на каѳедру идти, до того ему стыдно; и всѣ охладѣли къ нему; онъ вовсе не такъ ужъ популяренъ, какъ былъ прежде.
— Но, странно все это! Вѣдь онъ былъ всегда такой добрый, простой, разсѣянный, не вникалъ ни во что… такой миленькій… словомъ, настоящій ангелъ! Что же такое съ нимъ сотворилось?
Намъ очень посчастливилось: мы попали на винтовой пароходъ, который шелъ съ сѣвера и былъ зафрахтованъ до одной бухточки или рѣчонки на пути къ Луизіанѣ; такимъ образомъ, мы могли спуститься по всей Верхней Миссиссипи, и потомъ по всей Нижней, до самой фермы въ Арканзасѣ, не пересаживаясь на другой пароходъ въ Сенъ-Льюисѣ; это составляло, прямымъ путемъ, безъ малаго тысячу миль.
Довольно пустынное было это судно: пассажировъ было немного и все старики; они сидѣли всѣ въ одиночку, вдалекѣ другъ отъ друга, подремывали, не шевелились. Мы ѣхали четыре дня, прежде чѣмъ выбрались съ верховьевъ рѣки, потому что часто садились на мель; но это не было скучно… не могло быть скучно, разумѣется, только для такихъ мальчиковъ-путешественниковъ, какими были мы.
Съ самаго начала мы съ Томомъ догадались, что въ другой каютѣ, рядомъ съ нею, былъ больной: прислуга носила кушанья туда этому пассажиру. Наконецъ, мы спросили… то есть Томъ спросилъ… кто это былъ тамъ? Слуга отвѣтилъ, что какой-то мужчина, но что онъ не казался больнымъ.
— Однако, все же могъ быть боленъ дѣйствительно?
— Не знаю, можетъ быть… только кажется мнѣ, что онъ напускаетъ на себя хворь.
— Почему вы такъ думаете?
— Да потому, что при нездоровьи онъ бы раздѣлся же когда-нибудь, не такъ ли? А между тѣмъ этого не бываетъ. По крайней мѣрѣ, сапогъ-то своихъ онъ никогда не снимаетъ.
— Вотъ штука-то! Неужели даже когда спать ложится?
— Я вамъ говорю.
Тома сластями не корми, дай только тайну. Положите передо мною и имъ пряникъ и тайну, и вамъ нечего будетъ говорить: выбирайте! Выборъ самъ собой сдѣлается. Я, само собой, ухвачусь за пряникъ, это у меня въ природѣ, а онъ, это тоже у него въ природѣ, накинется на тайну. У людей наклонности разныя. Оно и лучше.
— А какъ зовутъ пассажира? — спросилъ Томъ у слуги.
— Филипсъ.
— Гдѣ онъ сѣлъ на пароходъ?
— Кажется, въ Александріи, тамъ, гдѣ примыкаютъ рейсы изъ Іовы.
— Изъ-за чего ему притворяться, какъ вы думаете?
— А кто его знаетъ… Я и не старался угадывать.
Я подумалъ про себя: этотъ тоже предпочелъ бы взять пряникъ.
— Вы не примѣтили за нимъ ничего особеннаго?.. Въ его разговорѣ или въ обращеніи?
— Ничего… развѣ то, что онъ какой-то запуганный, держитъ свою дверь на замкѣ день и ночь, а когда къ нему постучишься, то онъ не впуститъ, прежде чѣмъ не посмотритъ въ щель, кто идетъ.
— Это любопытно, однако! Хотѣлось бы мнѣ взглянуть на него. А что, если вы распахнете дверь совсѣмъ настежь, когда войдете къ нему въ слѣдующій разъ, и я…
— Нѣтъ, невозможно! Онъ всегда стоитъ самъ вплоть за дверью и не допуститъ никакъ…
Томъ призадумался, но сказалъ:
— Такъ вотъ что, одолжите мнѣ вашъ передникъ и позвольте принести ему завтракъ по утру. А я вамъ за то четверть доллара дамъ.
Слуга былъ радъ-радехонекъ, только съ условіемъ: какъ бы не прогнѣвался экономъ. Томъ отвѣтилъ, что онъ беретъ на себя уладить дѣло съ экономомъ, и уладилъ дѣйствительно. Намъ обоимъ было дозволено надѣть передники и подавать кушать.
Томъ мало спалъ, его такъ и подмывало узнать поскорѣе тайну этого Филипса; вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ не переставалъ дѣлать разныя предположенія, что было совершенно излишне, по моему! Если вамъ предстоитъ узнать суть чего-нибудь, то на что же ломать себѣ голову догадками и, такъ сказать, тратить заряды по-пусту? Я старался спать, говоря себѣ, что не дамъ и порошинки за то, чтобы узнать, кто такой этотъ Филипсъ.
Утромъ, мы напялили свои фартуки, взяли по подносу съ закускою и Томъ постучался къ пассажиру. Тотъ чуть-чуть пріотворилъ дверь, выглянулъ въ эту щелочку, потомъ впустилъ насъ и заперъ ее поспѣшно за нами. Но, прахъ побери, лишь только мы взглянули на него, такъ едва не выронили и подносы изъ рукъ, а Томъ проговорилъ:
— Какъ, Юпитеръ Денлапъ! Откуда это васъ несетъ?
Пассажиръ былъ ошеломленъ, разумѣется; сначала онъ какъ будто не зналъ, испугаться ему или обрадоваться, но, наконецъ, порѣшилъ на послѣднее, и щеки у него опять зарумянились, а то совсѣмъ побѣлѣли. Онъ принялся за ѣду, разговаривая съ нами въ то же время.
