тех пор мне ставили дважды в день – утром и вечером, а также кололи внутримышечно ещё какое-то средство, по словам медсестры, тоже антибиотик.
Я интересовался тем, что мне вводят, просто по привычке научного работника – протоколировать весь ход эксперимента. Никакого беспокойства по поводу возможных побочных эффектов я не испытывал, да и не знал о них. Я был благодарен врачам за то, что они фактически спасли меня в последний момент времени. И с благодарностью принимал дальнейшее лечение. Поэтому, когда у меня началось расстройство сна по ночам, я это списал на свою впечатлительность и смену обстановки. Однако, каждую последующую ночь ситуация усугублялась – у меня поднималось давление, сердце учащённо колотилось, я не понимал, из-за чего это происходит. Подсознательно я стал побаиваться приближения ночи, хотя днём я себя ещё полностью контролировал, с интересом общался с другими обитателями нашей палаты. Ещё меня позабавило то, что номер нашей палаты заканчивался на цифру 6. Я так и говорил своим соседям: – Мы не зря собрались все здесь – в палате номер шесть!
К слову сказать, все пациенты, которых я встретил в этой палате, были очень интересными людьми. Помню, у нас зашёл как-то спор о том, какой носитель информации является самым надёжным. Компакт-диск? Винчестер? SSD? В итоге пришли к выводу, что самый надёжный носитель информации – человеческая память. Если человек хороший – о нём будут помнить всегда.
Нет, конечно, были и исключения из правил. В нашей палате побывали не только интеллигенты. На третий день моего пребывания в больнице нам в палату положили парня с аппендицитом, как у меня. Но затем в тот же день парня перевели в другую палату, а нам на его место привезли отнюдь не интеллигентного вида детину с щетиной после операции по удалению грыжи. У него из мочевого пузыря была выведена трубка, на конце которой висел мешок для сбора мочи. Его переложили на кровать, при этом он не вполне культурно выражался. Немного отдышавшись, он объявил на всю палату: – Здорово, мужики! Меня зовут Пётр.
В палате повисла неловкая пауза. Слишком велик был контраст между нашими интеллигентными разговорами и таким бесцеремонным поведением. Тем не менее, человек поздоровался, и я первый нарушил немного затянувшуюся тишину: – Я – Глеб.
– Глеб, понятно, – услышал я удовлетворённый голос.
Представились и другие. Правда один дедушка, похоже забыл своё имя: – Меня зовут… Меня зовут, – повторял он.
– А меня, когда надо, тогда и зовут! – подвёл итог детина. И добавил, как бы невзначай: – Ох, как курить охота.
Но здесь его ждало самое большое, наверное, разочарование в его жизни: никто не кинулся к нему с замусоленным бычком и не дал затянуться по полной. В палате были некурящие интеллигенты, что с них взять?! Детина что-то пробормотал невнятное, видимо жалуюсь на судьбу, которая закинула его в такое гиблое место, и вдруг новая мысль осенила его чело: – Мужики, позовите сестру, мне в туалет надо! Сестру позвали, но она категорически запретила ему вставать, ведь его только что прооперировали: -Да и одежды у вас нет никакой, вас привезли к нам голым!
Да, вот такой контингент объявился у нас в палате! Даже в больницу не могут приехать по-человечески! Видимо, был пьян, гол, схватил приступ, собутыльники вызвали скорую. Картина маслом. Мне было всё ясно, хотя один момент был нелогичен: кто бы он ни был, но как ему ходить в туалет? Я задал этот вопрос сестре, на что получил исчерпывающий ответ:
– Голеньким, как Иисус.
Я посмотрел на детину: сходство с Иисусом было лишь весьма отдалённое. Видимо, у других пациентов нашей палаты промелькнула та же мысль, и, дабы не оскорблять чувства верующих, один сердобольный интеллигент предложил ему свои новые трусы, тем более что он уже скоро выписывался. Натянув кое-как на себя трусы, детина тут же сделал попытку встать. Однако, этот фокус чудесного воскрешения не удался, и этот невежа бессильно обмяк на кровати, корчась от боли. План покурить где-нибудь в туалете провалился. Некоторое время с его кровати доносились лишь скрежет зубов и приглушённые стоны. Спустя какое-то время оттуда вновь послышался голос: – Мужики, есть пить?
Это уже было понятное всем нормальным людям желание. Поэтому у него на столике сразу появилась бутылка с водой. Конечно, это могло быть вовсе не тем, что с удовольствием выпил бы сейчас детина, но он уже понял, куда его занесло, и смиренно потягивал воду из бутылки. Наше чувство гуманности было удовлетворено. На некоторое время в палате воцарился умиротворённый покой. Да, – размышлял я про себя, – любой человек, даже самый потерянный грешник, заслуживает гуманного к себе отношения, особенно в таком беспомощном состоянии. Конечно, он не ведает что творит, когда сам разрушает собственное тело – единственное, что у него на самом деле есть в жизни. Он в глубине души верит, что оно вечно, до тех пор, пока не окажется вот в такой беспомощной ситуации. Так надо дать человеку шанс переосмыслить свою жизнь, – думал я, не зная ещё, что таких шансов у Петра было уже много.
До конца дня наш новый постоялец больше не просил ничего, лишь изредка подшучивал над дедом и самим собой.
Я умиротворённо смотрел на свою капельницу с метрогилом, философски размышляя о том, что можно бесконечно долго смотреть на то, как в тебя течёт вода. Всё пока было спокойно и безмятежно. Ночью я спал плохо, снова ломили ступни и пальцы ног, сердце колотилось, я заснул лишь под утро.
На следующий день к нашему новому постояльцу пришла жена. Правильнее было бы сказать – ворвалась. Это была крупная, полная женщина, отнюдь не интеллигентного вида, даже несмотря на её очки. Не поздоровавшись ни с кем, она ринулась к своему мужу, и, казалось, весь мир для них в этот момент перестал существовать. Немного успокоившись от первой встречи, жена, зная, что сейчас нужно её мужу в первую очередь, достала электронную сигарету, включила её, не спросив разрешения у других обитателей палаты, и сунула ему в зубы.
После первой затяжки, мне показалось, что начинается извержение Везувия. Это хамское поведение по отношению к окружающим сильно возмутило меня. Я приготовился к праведному бою, в котором я бы одержал уверенную победу, так как по правилам больницы курить было категорически запрещено даже в туалетах, не говоря уже о палате. Какая наглость, – думал я, предвкушая, как поставлю на место эту неотёсанную, эгоистичную особь, которая не только убивает своего мужа, давая ему курить в таком состоянии, но и травит всё живое вокруг себя. Но какой-то внутренний голос сказал мне: – Погоди, не руби сгоряча. Какими бы грубыми