Хорошо ещё, что хватило зарядки на то, чтобы скатиться на обочину прилегающего к трассе вспаханного поля. Трасса оказалась за высокой насыпью, поэтому, скатившись вниз, мы уже не видели ночного потока машин, а вместе с ним пропали и огни дороги.
Из всех доступных огней теперь лишь звёзды сияли над полем, и нам осталось только наблюдать за ночными светилами через открытый люк к крыше автомобиля, чем я тогда и занялась.
В непредвиденных ситуациях супруг мгновенно впадает в отчаяние и обычно со словами: « Я так и знал!».
Я же вижу в каждом незапланированном событии руку судьбы и мгновенно нахожу в этом одни только плюсы.
Ну, ехали бы мы дальше как по накатанной.
Хорошо?
Безусловно.
Но разве плохо, что теперь мы могли видеть усыпанное звёздами ночное небо и… Какой-то светящийся посреди поля объект, совсем недалеко от нас.
То ли куча навозная фосфоресцировала, то ли НЛО, как в фильме с Луи де Фюнесом 1]]]] про инопланетян и жандармов. Да и движок наш заглох точно так же, как во французской комедии.
Кучу мы исследовать не полезли.
Используя местоимение «мы», я погорячилась. Потому что супруг ни при каких условиях не стал бы этого делать. Исследователь в нашей семье – я. Но я тоже не полезла…
Вызвали эвакуатор, который оттащил нас в Бобры. Там мы выспались до утра: – ах, как чудесно мы выспались в Бобрах! – починили генератор и двинулись дальше.
Нужно в Бобрах сделать санаторий и лечить исключительно сном и воздухом…
Тогда мне снилось, что я – в теплице, а вокруг растут баклажаны, баклажаны, баклажаны … Да все спелые! И немножко кабачков с огурцами прыщавыми…
Вот какие сны снятся в Бобрах…
* * *
– Что ты там малюешь, зай? – спросил милый.
– Пишу историю нашего путешествия.
– Лучше поспи. Откинь кресло.
– Не хочу я спать.
Едем ещё 2 часа…
Навигатор молчит, радио молчит…
Скоро мне петь песни, значит. Между прочим, пою я хорошо. Лучше многих. Конечно, и хуже многих – особо тех, у кого лет тридцать певческого стажа – но слушать меня приятно. Сама бы слушала, и слушала…
А в том хоре, где я целый год выступала как Фрося Бурлакова перед Немировичем-Данченко, петь меня не учили.
Я люблю романсы, а в хоре пели фольклор. А раз не учили, то пела, как могла. В хоре меня удерживали три составляющих: «живой звук», загадка «что я здесь делаю?» и Аля.
Аля – участница хора. А любой женский коллектив – это не моё, но…
* * *
Наверное, надо подробней…
Я – когда первый раз к ним шла, чтобы «живые» голоса послушать – вляпалась возле Дома культуры в собачьи какашки. Сами догадываетесь, наверное, какой это был знак. Как показала потом жизнь, нужно было разворачивать обратно, но… Желание послушать «живое» пение пересилило, поэтому я, вытерев о траву те какашки и подумав: «Спаси Бог!», – вошла «в лес с волками». За смелость мою, за то, что отвергла суеверие, целый год в музыке купалась. Вспоминаю этот год с теплом исключительно благодаря Але и музыке.
– Как же ты там, Оксана? Там же одни бабы? – спрашивал меня супруг вечером после репетиций. – Как ты поёшь, если у тебя слуха нет?
– Не знаю. Как-то… Пока всё нормально. Когда край почувствую – уйду.
За девять месяцев я не пропустила ни одной репетиции. Слушала, смотрела. Видела и слышала, что и меня разглядывают. « Зачем?», – а ответ на этот вопрос я и не ищу.
Мне нравился загадочный для меня мир музыки, такой любимой и нужной моему сердцу…
Ушла я вовремя. Мутно как-то было всё, что окружало: от людей до событий.
Очень не простая это среда – творческие коллективы. Хотя ничем не отличается от любого социума – улья или муравейника…
Чужого – выживут, за первенство – загрызут! Простят бедность, неряшливость, чудачества… Даже глупость простят. Бездарность простят… А одарённость и талант, который росток даст – втопчут обратно, плюнут сверху и разотрут.
Жестокость, сравнимая с подростковой, правда, оттого и простительная…
Творческие люди – они хорошие. Как и все люди, впрочем. Просто несчастные, особенно те, которые с высокими амбициями. А если вдруг ещё и родители масла в огонь подлили, назвав чадо Петром Алексеевичем либо Елизаветой Петровной, то вообще – трагедия. Представляете, какой это пресс необходимости соответствия.
И с лица – красавцы, и родители поучаствовали в становлении-направлении-развитии, и горизонты были… И силы ещё есть. А – не фартит. И годы упущены, как в балете.
И попадают такие вот неудачники на удочки таким силам, которые обещают манну небесную, но…
Взамен на залог души.
И денег хочется и славы…
А рядом лишь один – Лукавый.
На ушко шепчет день и ночь:
«Я – рядом! И могу помочь!».
К нему, отчаявшись, Душа
Свои протягивает руки,
И обрекает тем себя,
На неизведанные муки,
При этом говоря «спасибо!».
Да вот спасибо-то кому?
Я ЗНАЮ! – петь могу я плохо,
Иль хорошо, но – не ему!
Такое маленькое отступление…
А мы едем уже два с половиной часа…
Включилось радио, и поёт группа «Мираж»:
«Музыка на-а-ас связала,
Тайною на-а-а-шей стала.
Всем уговорам твержу я в ответ:
– Нас не разлучат, нет!».
Ландшафт сменился. Дорога теперь бежит по холмам. Когда выезжаешь на самый верх холма – становится видно всё-всё вокруг!
Какая прекрасная наша страна: пышная, ароматная, богатая! Она похожа на Кустодиевских барышень 2]]]] – белокожих, полнокровных, румяных, в ярких ситцевых платьях, смеющихся или хохочущих. Огромная страна. Ей нужно много счастья на такие просторы.
Из-за патриархальности и постоянного неустройства некоторые дети частенько ругают её – Матушку. Родину. Это они не со зла. А от неведения Промысла небесного, а также от непонимания её широты и необузданности характера.
Вот природа и старается компенсировать негатив, исходящий от «недобрых человеков». И компенсирует сторицей…
Я не слышала ни от одного грека, чтобы он плохо говорил о своей родине. Потому они и счастливы.
А разве они богаты деньгами?
Совсем нет!
А природа у них: камни в море. Из животных одни только козы. Основное дерево – олива. Приправа, которую они суют во все блюда – орегано 3]]]] – точь-в-точь наш чабрец, который у нас собирают и высушивают для чая исключительно любители деревенской природы. Вот эллины и едят, нахваливая при этом, свой козий сыр, всё сдабривают
