Он спрыгнул вслед за капитаном в окопчик и вынужден был признать, что опасения лейтенанта оказались не напрасны. Тут и в самом деле с трудом удавалось разместиться пятерым мужчинам. Кроме двух наблюдателей артиллеристов в окопе, на перевернутом снарядном ящике, вместе с коробкой полевого телефона, расположился еще и солдат с эмблемами связиста. От попытки встать смирно, при виде офицеров, свалившихся ему на голову, солдата удержали все вместе.
— Сиди, сиди, боец…
— М-да, и в самом деле тесновато тут у вас, хозяева… Не по-божески как-то… Поленились, громовержцы, шире ямку отрыть? — укорил лейтенанта Басов. — Гм, а скажи-ка мне, сержант, у тебя нет никаких срочных дел в расположении? Минут на сорок? Все бы легче дышать стало.
— Вообще-то, не положено покидать НП, — засомневался тот, поглаживая приклад автомата. — Но, если товарищ лейтенант не возражает, могу за завтраком смотаться. До смены еще далеко, а зачем ждать, если такой случай подвернулся? Чего, в самом деле, друг дружке сапоги оттаптывать?
— Верно смекаешь, отец, — одобрил с усмешкой Басов. — А лейтенант твой возражать не будет. Мы с майором его об этом очень попросим. В плане бережного отношения к казенному имуществу.
Молоденький лейтенант совсем смутился от такого напора, и, чтоб облегчить ему принятие сложного, непредвиденного уставом, решения, Корнеев вынул новое удостоверение.
— С этого бы и начинали, товарищи офицеры, — укоризненно произнес тот, уважительно поглядывая на золотистую надпись. — Раз такое дело, разве мы не понимаем.
— Давно на фронте?
— С месяц… После училища. А до ранения, — он повернулся так, чтоб была заметна красная нашивка, — почти полгода в окопах провел… Мне ведь полных двадцать лет стукнуло… Зимой. Я только выгляжу не слишком представительно. К медали представлен…
— Нормально выглядишь, — успокоил его Басов. — А молодость не срамная болезнь, со временем сама проходит… Ладно, лейтенант, ты нас пока вперед пропусти и не отвлекай. Добро?
— Есть не отвлекать, — козырнул тот и отступил, насколько позволяли размеры окопа.
— Товарищ майор, — официально обратился к Корнееву Басов. — Я не превышу свои полномочия, если сначала спрошу о размере вашей группы?
— Двенадцать… А что?
— А вот, гляди сам… Видишь, озерцо слева блещет? Мелкое. Собственно, и не озерцо — так, раскисшее утиное болото. На карте точкой отмечено. Но, эта грязь практически непроходима. И если б ты брал в поиск обычную группу из пяти-шести бойцов, лучше места для перехода линии фронта и не придумаешь. У немцев там охранения почти нет. Всего один пост, да и то на сухом берегу, на приличном отдалении. За ночь мои орлы замостили бы вам тропку и… добро пожаловать к фрицам в гости. Но двенадцать это много. Без шума не обойдетесь. А накроют из пулемета, даже не дернетесь, так и поляжете гуськом…
— Согласен. Болото не годится. Да и бегать по немецкому тылу в мокром обмундировании, это Вадим не совсем то, о чем я мечтал.
— Ясно, тогда отработаем резервный вариант. Гляди правее, майор. Первый ориентир — вон тот здоровый валун в двухстах метрах на десять часов. Я выведу группу прямо на него. Под прикрытием камня пройдете этот отрезок даже не пригибаясь.
— Вижу. Принято… — одобрил Николай.
— От него вправо, пятьдесят пять метров, на два часа… Обрати внимание — бугристая поверхность. Старая траншея. Отсюда ее толком не видно, но она прорыта почти перпендикулярно к передовой. Это еще триста метров… Мои хлопцы ее вчера разминировали.
— Годится. Дальше.
— Дальше будет немного сложнее. Взгляни в трубу. Видишь группу сожженных немецких танков? Три "тигра" вряд и "пантера" чуть сбоку?
— Вижу.
— Траншея не доходит до них метров двести. Придется пробираться ползком… Зато оттуда до линии немецких проволочных заграждений меньше ста метров. Под прикрытием фашистского металлолома соберете группу и передохнете для последнего рывка. Проход открыт и разминирован строго напротив отдельно стоящей "пантеры". Там же и припрятали загодя парочку досок, для преодоления речки.
— Не понял? — чуть недоуменно спросил Корнеев, внимательно осматривая зелено-бурую, как маскхалат, равнину. — Какой еще речки?
— Из того вредного болотца вытекает и аккурат поперек всей нейтралки журчит. Ее, в общем-то и речушкой не назовешь, так себе канава. Даже в самом широком месте всего на полтора-два шага будет, но берега глинистые. Скользкие, как намыленные… Если упадет кто, шуму поднимет столько, что проще вернуться, чем пережидать пока немцы успокоятся.
— Принято. Дельное замечание. Спасибо.
— Когда будете выдвигаться?
— Смена караула у немцев в темное время, начиная с двадцати двух тридцати, производится каждые два часа. Мы пойдем так, чтоб проскользнуть их посты между десятой и пятнадцатой минутами любого парного часа. В здешних местах темнеет позже, — Корнеев замолчал, делая в уме прикидку. — Значит, в двадцать три. Но, это мы еще уточним. Группа прибудет в расположение батальона Гусейнова в двадцать тридцать.
— А как с шумовыми эффектами? Будем фрица тревожить? Мои орлы в прошлую вылазку один интересный блиндажик неподалеку приметили. В полутора километрах, правее места перехода. Очень он похож на склад боеприпасов. Если боги войны не промахнуться, вполне приличная кашица может завариться. А вы тем временем, под шумок, вглубь и проскользнете.
— Заманчиво, — задумался Корнеев. — И часто вы так здешнюю немчуру беспокоите?
— В общем, нет. С недельку уже даем немцу успокоиться. С пулеметов постреливаем периодически, чтоб уж совсем гады не расслаблялись. Парочку мин забросим. А из орудий пока не палили. Верно, лейтенант?
— Так точно. Был приказ огня не открывать.
— Тогда и сегодня не лишайте их покоя… — решил Корнеев. — Для толкового контрразведчика, незапланированный шум вернее красной ракеты сигнал подаст. Передовую легко проскочим, а в тылу — частям СС, жандармерии и войскам охраны тревогу объявят. Пусть себе спят спокойно. Авось, они именно этого отвлекающего маневра и ждут от нас? А мы — тихонько, на мягких лапках пойдем.
— Умно, — согласился Басов, с уважением поглядев на майора. — Тогда у меня все, товарищ майор. Будут еще вопросы?
— Нет, спасибо, капитан. Я увидел достаточно. Поехали обратно, Вадим. Будем готовиться к выходу.
Осветительная ракета взмывала в небо каждые десять минут, на тридцать бесконечно длинных секунд ослепляя мир призрачным белым светом. А потом все снова проваливалось в непроглядную тьму, как будто на глаза падали бронированные шторки. Такую густую, что собственной руки не разглядеть, даже прикоснувшись кончиком пальца к носу. Единственная возможность быстро восстанавливать зрение — плотно зажмурить глаза и укладываться лицом вниз, как только заслышишь шелест взмывающего над ничейной полосой фашистского фейерверка.
