— Разрешите, я сделаю вам предложение, — резко перебил его Дорошук. — Я требую немедленно отправить меня с сыном в Советский Союз.
— Именно таково предложение и господина Куронуми. Дать вам возможность поехать в Россию. За ваше освобождение мы ничего не требуем, кроме некоторых, совсем незначительных сведений о состоянии…
— Далее можете не говорить. Никаких сведений я не дам.
— Нам понятно, что изменение подданства — это вопросы, которое еще надо хорошо обдумать. Поэтому мы хотим ограничиться тем, что вы дадите…
— Я сказал, что ничего не дам.
— Мы не собираемся шутить. Вспомните, что ваше положение безнадежно. В случае вашего отказа состоится суд. Вы же не будете отрицать, что экипаж «Сибиряка» и пассажиры, и вы в том числе, занимались фотографированием берегов Карафуто? Я уж не говорю об убийстве вами японского гражданина.
Повернувшись к Куронуми, Лихолетов на японском языке передал ему, вероятно, содержание разговора с Дорошуком. Начальник полиции одобрительно закивал головой.
— Ну, каков же ваш ответ?
Иван Иванович оперся локтем о стол. Он чувствовал, как все его существо мелко дрожало от гнева. Он еле сдерживался, чтобы говорить спокойно.
— Никакого ответа на подобные предложения я не даю, — сказал он. — Лишние разговоры. Скажите, где мой сын? Я требую…
— Не требуйте. Все равно ничего не добьетесь. Сына, учитывая на ваше упрямство, вы не увидите.
Повисло молчание. Инаба Куронума сбоку, словно коршун, одним глазом посматривал на Дорошука.
— Это все? — спросил геолог.
— Нет, не все. Вы еще не дали своего согласия. Но вы его дадите!
В голосе Лихолетова прозвучали зловещие нотки, похожие на урчание рыси.
— Конечно — взвесьте, — прищурился белогвардеец. — Подумайте: каждый день допрос и каждый день вас, окровавленного, избитого, бросают в погреб. Сына тоже подвергают пыткам.
Иван Иванович вздрогнул. Выпуклые глаза Лихолетова заметили это движение.
— Да, да. Подвергают пыткам. И парень уже почти согласился сделать все, что мы от него требуем.
— Это — неправда! — крикнул геолог.
Куронума что-то сказал.
— Господин начальник полиции велел сегодня оставить вам одежду, — перевел Лихолетов.
— Скажите своему господину хозяину, — выпрямился Иван Иванович, — что он сурово ответит за издевательство над советским гражданином. В последний раз требую отправить меня с сыном на родину.
— Даже не буду переводить, — состроил что-то похожее на улыбку Лихолетов и позвал часового.
Иван Иванович увидел, что его сопровождает один и тот же солдат… «Как его? Сугато, что ли?»
— Сугато? Сугато? — спросил Дорошук.
Но солдат молчал, держа винтовку наизготовку. Глянув через плечо, геолог увидел его суровое лицо и крепко сжатые толстые губы. Но едва они повернули за угол и из глаз исчез японский флаг, развевавшийся над домом полицейского управления, солдат вдруг переменился.
— Сугато, Сугато, — весело проговорил он.
Какая-то еще неясная надежда зародилась в сердце. Не поможет ли этот Сугато? Не передаст ли записку сыну?
Но здесь же Иван Иванович припомнил, что не сможет написать записку — нет ни карандаша, ни бумаги. Но, может Сугато знает хотя бы, в каком положении находится Володя?
Дорошук, помогая себе мимикой и жестами, старался спросить у солдата, что он знает о сыне. Но Сугато только качал головой, и геолог не мог понять, японец в самом деле не понимает его или отказывается отвечать.
Неожиданно Сугато быстро заговорил. По его жестам Иван Иванович понял, что солдат беспокоится, не били ли его, Дорошука, в полицейском управлении. Геолог отрицающе покачал головой, но пальцем показал на грудь — мол, мучают сердце.
Это была та же яма, или погреб, с каменным полом и земляными стенами. Невыносимую ночь провел здесь Иван Иванович. Напрасно он старался хоть немного задремать. Пронизывающий холод не дал этому сбыться. Одежда не грела. Каждую минуту надо было схватываться и двигаться, чтобы согреться.
Жуткая тьма, глубокая тишина без единого звука, без шелеста, без вздоха создавала впечатление могилы. Казалось, что над головой лежат тысячетонные пласты земли и горной породы и выхода отсюда нет. Дорошук чувствовал, что сейчас он мог бы зарыдать от потрясения, услышав человеческий голос, даже обыкновенное тиканье часов.
Ко всему его угнетала мысль о Володе. Иван Иванович с ужасом убеждался, что теряет силу духа. Это было хуже всего, что могло случиться.
— Неужели они сломают меня? — спрашивал геолог. — Нет, это невозможно!
Он начинал припоминать, какие страшные случаи бывали с ним в жизни, из каких переделок он не раз выходил, благодаря непоколебимой воле и решительности. Припомнилось, как несколько лет тому назад в Хибинах, где разведывались апатиты, он сорвался на Кукисквумчорри в ущелье и двое суток сидел среди снега и льда, рассматривая острый камень и высоко вверху клочок серого полярного неба. Помощи не было. Но после многих неудачных попыток геолог выкарабкался-таки наверх.
А встреча с уссурийским тигром? Дорошук, тогда еще юноша, сутки просидел на дереве, а внизу бесился раненный зверь, похожий на исполинского кота…
А сколько раз приходилось тонуть, быть на волосок от смерти, терпеть невыразимую жажду и голод!
Было еще темно на дворе, когда Ивана Ивановича снова повели в полицейское управление. Конвоировал его на этот раз не Сугато, а другой часовой — молчаливый и понурый. Дорошук старался заговорить с ним, но получил толчок в спину ружьем.
На этот раз допрашивал Лихолетов. Инаби Куронуми не было.
— Надумали что-то за ночь? — встретил штабс-капитан геолога. — Наверное, получим сейчас ваше согласие. Садитесь. Что? Вы не согласны? А вы знаете, что вас ждет?
— Возвращение с сыном на родину, — спокойно ответил Иван Иванович.
Лихолетов закурил папиросу.
— Вы оставьте эту надежду, — сказал он сердито. — Оставьте. Пока вы не… не…
— Не стану шпионом, вы хотите сказать?
— Пока вы не дадите некоторых незначительных сведений, вы не увидите ни сына, ни родины.
На этот раз допрос длился недолго. Убедившись, что никакого согласия с геологом не найти, Лихолетов позвал полицая и что-то тихо ему приказал.
«Начнут пытать», шевельнулась мысль.
После бессонной ночи Дорошук чувствовал себя разбитым и изнеможенным. Казалось, что за один час крепкого сна можно отдать жизнь. Голова невольно падала на грудь.
Штабс-капитан заметил это состояние своего узника.
— В последний раз спрашиваю вашего согласия, — сказал он. — И вы сразу же увидите сына, получите чистое белье, кровать, белую подушку. Замечательную подушку, мягкую, как пух. Вы будете спать, сколько захотите. И уже завтра будете иметь возможность выехать в Советский Союз.
