— Возьми у товарища Лунева снаряжение и оружие. Ему тяжело идти.
«Ему тяжело идти, а нам легко?» — подумал я. Усов подошел ко мне и сказал:
— Тебе придется вперед двинуться, в разведку, — и уже тихо, чтобы не услыхал Лунев, добавил: — Будь осторожен, как бы на ту сторону не втюриться… Туго нам придется, Вьюга, но ничего, как-нибудь одолеем. Мы пограничники! — он даже слегка улыбнулся.
Усов больше уже не выпрягался из лямки и останавливался только для того, чтобы поглядеть, жив ли старик, потормошить его. Прокладывая дорогу, я старался держаться правей — темной ночью и в непогодь человек обязательно отклоняется влево. Каждому пограничнику ведом этот закон. Лунев плелся за санями и оставался ко всему безразличным. А снегопад слабел, сквозь низкие тучи временами ненадолго проглядывал месяц. И ветер стихал. Крепла стужа. Спустившись в балку, я поскользнулся: под ногами чавкало, снег расплылся. Только тут я заметил перед собой широкую и зловещую черную полосу воды. «Арык» — мелькнуло у меня в голове. Но, подумав, решил, что это река: никакого арыка здесь не могло быть. Подошел Усов.
— Боюсь, что это и есть граница, — хрипло прошептал я, выливая из сапог воду. — Слышишь, петухи на той стороне распевают? А может, это та самая деревушка Капчала, которая недалеко от нашей заставы…
— Какая тебе Капчала! — подошел Лунев. — Дожидайся! Сейчас влопаемся, как миленькие. Вот радости-то будет у старого. Куда нужно, туда и доставили его, как падишаха какого-нибудь, на руках.
— Замолчи, Лунев! — едва сдерживаясь, прошептал Усов. — О деле надо толковать, чего зря трепаться? — Он помолчал и вздохнул. — Покурить бы… Вот что: мы здесь подождем, Вьюга, а ты переберись на ту сторону и разведай как следует. Не напорись только, хотя персидский-то наряд и отсюда увидеть можно. Они с фонарями ходят.
Закинув за спину винтовку, я молча вошел в ледяную воду. Она была тяжелая и черная, как деготь. Когда выбрался на берег, мне показалось, что у меня не стало ни ног, ни рук, ни туловища — была одна голова, большая и емкая, как корчага, которая полнилась дикими звуками. Отдышался немного, пополз и полз до тех пор, пока совсем не закоченел. Хотел повернуть назад, вдруг слышу голоса какие-то, разговор. Русская речь! Я попытался крикнуть, но не хватило силы. Застонал, как зверь. Поднялся и побежал назад, к речке.
— Наши! Слышишь, Семен, наши! — заорал я осипшим, промороженным голосом. Но мне никто не ответил. Только ледяная тишина гукала, как филин. Я помню, как перебрался через речку, как навалился на сонного Усова и стал поддавать ему кулаками в бока, в спину. Помню, как с Семеном тащили мы старика через воду, боясь споткнуться и выкупать его. Помню, как кто-то сунул мне в зубы слюнявую дымную цигарку. А дальше все пошло вкруговую.
Сколько прошло времени и что было на дворе, день или ночь — не знаю. Когда очнулся, увидел, что надо мной склонилась голова в белой повязке с красным крестом. Понял — сестра. Глаза у нее светлые и заботливые.
— Ну, вот и последний пришел в себя, — сказала она. — Молодец.
— Почему это «молодец»?
— А как же? Молодец! Выспался? — улыбнулась она.
— Конечно, выспался, — ответил я как ни в чем не бывало.
— Вот и хорошо. А находку вашу пришлось в больницу отправить. Ногу прихватило здорово. Лечить долго придется. Но ничего, подживет. Одинокий он, колхозный чабан… Председатель колхоза приезжал и очень благодарил вас. Говорит, что старик-то уж больно хороший, песни сочиняет. А сказок знает — не переслушаешь. И ребятишки из школы сюда прибегали. Справлялись…
— Вон что. А где?..
— Товарищи-то? Все хорошо. В строй сегодня их выпишут…
Она дернула шнур, и тяжелая штора на окне сдвинулась в сторону. В больничную комнату ворвался горячий солнечный полдень…
Служил у нас на заставе в тридцать втором году сверхсрочник, командир отделения Николай Данилычев. Человек он не особенно крупный, но крепкий, лицом смуглый, как турок, и глаза черные и упрямые, а вот по характеру добрый, к товарищам уважительный; в боевой обстановке не растеряется: смелый командир, находчивый.
На жизнь Данилычев глядел правильно: послали служить, доверили — надо делом оправдывать высокое доверие. Положение на границе было сложное, поэтому он, наверно, и решил закрепиться на заставе: остался на сверхсрочную.
Населенных пунктов в пограничной полосе вообще мало, а в тылу нашей заставы было всего одно селение и две кочевки. Тарасовка — называлось селение. Маленькое, с камышовыми крышами, а над ними, как зеленые пики, стояли тополя; кругом сады и вода, плантации хлопчатника. Жили в этом селении русские. Пришли они сюда на пустырь лет пятьдесят назад откуда-то из-под Мелитополя. Здесь-то вот Николай Данилычев и приглядел себе невесту. Девушка — красавица, на румяных щеках ямочки озорные, глаза — синь морская. И имя у нее такое приятное, ласковое: Даша.
Данилычев несколько раз начальнику заставы докладывал, что твердо решил семейную жизнь с Дашей устроить. А начальник ему свое: «Обстановка на участке не позволяет, товарищ Данилычев, повремени немного: разобьем Мухтарбека, разгоним его банду и тогда свадьбу сыграем».
А парень прямо сна лишился, только о своей Даше и мечтает.
Случилось как-то по неотложному делу Данилычеву и мне в комендатуру ехать.
Доехали благополучно, задачу свою успешно выполнили. Доложили коменданту. А комендант — душа человек, всю гражданскую в конной армии прослужил, постоянно был с пограничниками, шутку хорошо понимал. Выслушал он доклад Данилычева, поглядел на него так, будто какой-то изъян искал в нем, покрутил усы и говорит:
— Та-а-к… Вот начальник заставы жалуется на тебя, Данилычев, как ты думаешь, за дело или напрасно?
— Не могу знать, товарищ комендант! — козырнул Данилычев, и в лицо ему краска кинулась, стушевался. Но потом, должно быть, догадался, в чем дело, и говорит: — Наверно, правильно.
— Чего правильно?
— Да ведь только вчера благодарность от товарища начальника получил. Значит, правильно он жалуется.
— Не об этом речь идет, дорогой товарищ, — стараясь быть серьезным, сказал комендант. — Благодарность ты получил за то, что двух бандитов обезоружил и задержал. Я вот от себя еще приказ напишу: премируем тебя. Со службой у тебя порядок. Зато в другом деле — бестолочь ты и разиня! Начальник говорит, что одолел ты его, с женитьбой все пристаешь, так, что ли?
— Это правильно! — слегка смутился Данилычев. — Одолел, признаюсь, в таком деле.
— А как невеста?
