Они шли медленно, испытывая чувство неловкости от непривычного внимания десятков пар живых человеческих глаз, сопровождавших их со вниманием, с любопытством, с состраданием. Близ помоста смирно стоял кабардинский скакун с застывшей, как изваяние, всадницей. Черные, распущенные в знак траура волосы пышными вьющимися локонами спадали ей на плечи, спину.
Взошли на помост: Волох — молча, спокойно, Илья — чертыхаясь и спотыкаясь о гнилые ступени, с каким-то непонятным самому недоверием к происходящему. У виселицы хозяйничал Савич; он повел плечами, окинул обоих сумрачным взглядом и, кивнув на стоявшую под перекладиной скамью, отрывисто буркнул:
— Влезайте.
— Стой! — неожиданно громко разнесся над притихшей площадью звонкий голос атаманши. Все взоры с напряженным интересом обратились к ней: неужто отменит казнь? Стало совсем тихо. Она подъехала к краю помоста, который был немного выше крупа лошади, стала прямо перед мужем.
— Сережа, спой что-нибудь, — тихо, но отчетливо произнесла она. — Для меня спой… Как жена прошу, а не как…
Она не договорила. Волоху достаточно было увидеть вблизи ее бледное, припухшее от слез лицо, полные невыразимой тоски глаза, чтобы понять неожиданную просьбу не как потребность в последний раз услышать его голос, с которого началась их столь печальная любовь, а как искорку надежды на его спасение. Она знала чарующую силу его голоса и надеялась, что волшебные крылья песни смягчат остервенелые души людей, что ей легче будет потом повлиять на их единодушное решение казнить комиссара и красного разведчика. Сергей не питал подобных иллюзий. Ответил теплой печальной улыбкой: к чему все это?
— Сережа… — И в голосе столько отчаянной мольбы, что он невольно вскинул голову.
— Хорошо, — согласился Волох, — но у меня тоже есть просьба.
— Говори!
— Не вешайте моего товарища. Если не найдете возможности помиловать его — расстреляйте после моей казни.
В невероятной для такого скопления народа тишине, царившей над майданом, его слова вызвали одобрительный гул. Атаманша повелительно махнула рукой. Илья благодарно посмотрел в спину комиссара и в сопровождении двух казаков, один из которых оказался до оскомины надоевшим Карпычем, сошел с помоста, где остался стоять, дожидаясь казни Волоха и своей дальнейшей участи. Теперь внимание всех присутствующих было приковано к оставшемуся на помосте в одиночестве комиссару. Могучий Савич, повинуясь властному жесту атаманши, тоже сошел вниз.
Лица, лица и лица. Многообразие черт, выражений, чувств. Недоверие, смешанное с крайним любопытством и нетерпеливым ожиданием: комиссар — и вдруг поет!
Невдалеке, полускрытая туманной дымкой, темнела гряда гор, над ними ослепительно чистая бирюза небес. Он смотрел в бесконечную высь неба, чувствуя, как оттаивает недавнее болезненное ожидание смерти. Ненасытным взором оглядывал Сергей все вокруг, жадно вдыхал прогретый воздух, чуть ли не впервые в жизни ощущая его горьковато-кислый привкус.
Молчание становилось тягостным. Толпа начала приходить в недовольное движение. Сергей медленно набрал полные легкие воздуху и, чуть приоткрыв рот, единым выдохом вытолкнул его обратно.
— Эх! — чуть слышно сорвалось с губ. Он внимательно при слушался к звуку своего голоса, как опытный музыкант прислушивается к первым аккордам инструмента, от которого успел отвыкнуть и теперь, собравшись играть на нем, пытается уловить: нет ли каких дефектов?
Эх, полна, полна моя коробушка —
Есть и ситец и парча…
Песня легко и свободно полилась над площадью, над станицей, заполняя все притихшее вокруг пространство волшебным звучанием задушевно-серебристого тенора. В глазах пораженных слушателей уже не светилось выражение недоверия и голого любопытства. Их лица потеплели, зарумянились, восхищенно засверкали глаза.
— Ишь ты… — единым вздохом вырвался из сотен губ невольный возглас признания.
А песня все неслась и неслась, обволакивая и пленяя людей своими незримыми объятиями. Отчетливо звучал голос певца, забирая такие высокие ноты, что многие открывали рты и привставали на носки, словно пытались дотянуться до той выси, на какую забирается голос чудодея-комиссара.
Цены сам платил немалые.
Не торгуйся, не скупись —
Подставляй-ка губки алые,
Ближе к милому садись…
Зачарованные слушатели не обращали внимания на скользившего меж ними деда Григория, пробиравшегося ближе к помосту.
Илья облизывал потрескавшиеся губы и с не меньшим удивлением, чем окружающие, вслушивался в голос комиссара: в эскадроне никто даже не подозревал о таком его таланте. Что-то тяжелое опустилось ему в карман. Сквозь рваную ткань ощутил холодное дуло нагана и понял — дед. Но не обернулся, лишь быстро опустил руку, до боли в ладонях сжал рукоять нагана. Дед понятливо гмыкнул.
Рядом с Ильей, словно псих, тряс бородой Карпыч. Винтовка в его руках выделывала замысловатые коленца.
Вот он, последний куплет. В словах лукавство, торжество победы веселого коробейника над простодушной любительницей пестрых платочков, а в голосе певца — невыразимая грусть:
Знает только ночь глубокая,
Как поладили они.
Распрями-ись…
Громовым эхом прокатился над майданом винтовочный выстрел.
Вся площадь, а с ней, казалось, и вся станица вздрогнула от внезапного звука и застыла, оглохшая от столь же внезапно возвратившейся тишины.
На глазах у сотен людей певец вздрогнул и вытянулся. Близко стоящие видели, как несколько раз шевельнулись его губы. Он медленно опустился на колени, затем рухнул ничком на помост и больше не двинулся.
Карпыч выронил винтовку с чуть дымившимся стволом, исступленно мотая бородой, выпучив обезумевшие глаза, диким голосом забормотал:
— Я не хотел, братцы! Он душу мне вывернул!
— А-а-а-а! — прорезал тишину страшный в своем отчаянье женский голос. Заржал поднятый на дыбы скакун. Над головой Карпыча молнией блеснул клинок шашки. — Гад!
Хрустящий звук удара. В лицо Илье брызнула кровь. Карпыч, тупо мотнув рассеченной головой, свалился под копыта лошади.
Кто-то подмял Илью, свалил на землю, неловко навалился сверху. Еще не успев что-либо сообразить, разведчик увидел, как скакун отпрянул от окровавленного тела конвоира и в тесноте обрушил передние копыта прямо на лежащего сверху человека, почувствовал страшную тяжесть и услышал над ухом протяжный старческий стон. И снова увидел скакуна, метнувшегося обратно к помосту.
