Отсутствовал только Франц Крюгер. Он находился тогда в госпитале. И тому, что остался жив, обязан был... Однако я лучше расскажу, как это случилось.
Крюгер и Пёчке дежурили на наблюдательном посту в Бендорфском лесу. Они расположились в хорошо замаскированном укрытии. Вдруг послышался приближающийся гул автомобильного мотора. Сомнений не было: по близлежащей лесной дороге к границе стремительно мчался грузовик.
Раздумывать было некогда. Старший дозора Крюгер крикнул:
— Давай, Альфред! На дорогу!
И они побежали. Когда до грузовика оставалось метров двести, Крюгер с оружием на изготовку выпрыгнул на дорогу и потребовал остановиться. Пёчке, укрывшись за стволом дерева примерно в двадцати шагах от Крюгера, страховал старшого. Машина затормозила и остановилась. В кабине сидели двое мужчин. В кузове возвышалась гора мешков и ящиков.
— Выходите! — приказал Крюгер.
Водитель медленно вылез из кабины и направился к пограничнику.
— Стой! Руки вверх!
— Ну-ну, потише, господин обер-вахмистр. Бумаги у меня в порядке, есть разрешение на межзональный проезд. Вот только я заблудился.
И водитель, не обращая внимания на приказ Крюгера, полез в карман, достал документы и протянул их пограничнику. Крюгер помедлил немного, потом протянул руку, взял документы и, раскрыв удостоверение личности, начал внимательно его просматривать. Воспользовавшись этим, бандит ребром ладони мгновенно нанес Крюгеру сильный удар по горлу. Пограничник свалился. Бандит вырвал у него карабин и ударил ногой в лицо. Но тут раздался выстрел. Бандит схватился за левое плечо, зашатался и упал. Пёчке не промахнулся. Молодой солдат хотел было выскочить на дорогу, но вовремя остановился. Из кузова грузовика и из противоположного кювета по нему открыли огонь несколько человек. Это был неравный бой. Пули бандитов вспахивали землю рядом с Пёчке, сбивали куски коры деревьев, свистели в воздухе. Пограничник дрался не на жизнь, а на смерть. Поначалу руки у него дрожали, но потом он успокоился. Жгучая ненависть к бандитам придала ему силы.
Бой продолжался уже несколько минут. Пёчке полез в подсумок за очередной обоймой, и в этот момент его пронзил страх: обойма, которую он достал, была последней. Боеприпасы кончались, а без них он станет легкой добычей бандитов. Пёчке начал экономить: стрелял реже, целился дольше. Но он хорошо понимал, что это всего лишь оттяжка, что скоро неравный бой закончится.
И вдруг раздались две короткие очереди из автомата, затем еще одна, длинная. Пули, как горох, посыпались на грузовик. Со звоном полетели осколки фар. Потом наступила тишина, мертвая тишина. Пёчке увидел, как из кювета вылезли три бандита и высоко подняли руки. Еще один, выпрыгнув из кузова, заложил руки за голову. В чем дело? Все стало понятно, когда на дороге показались два советских солдата. Они подошли к бандитам и обезоружили их.
Не помня себя от радости, Пёчке хотел подбежать и обнять советских товарищей, но он сдержался и спокойно подошел к ним. Двоих бандитов заставили нести раненого Крюгера. Так, благодаря помощи советских друзей, бандиты были задержаны и доставлены на заставу.
Эдмунд Ауэ
ДОРОГА К ТРЕМ БЕРЕЗАМ
Над лесом повисла луна, круглая и ясная. Ночь постепенно отступала. Мы были свободны от службы, и нам захотелось встретить утро на лоне природы. Как это прекрасно — спокойно послушать голоса пробуждающегося дня!
Мы сидели молча. Каждый думал о своем. На востоке уже заалело небо, предвещая рассвет.
Наступало росистое осеннее утро.
Буковая роща уже оделась в свой самый лучший наряд. Мы любовались пестрыми листьями, которые плясали в порывах ветра и, кружась, падали на землю.
Время медленно, капля за каплей, приближало утро, но потом как-то сразу заспешило навстречу молодому дню. Взошло солнце и высушило росу на листьях. Под папоротниками и кустами голубики началась жизнь. Одно удовольствие — слушать эти шорохи, писк и свист.
— Хорошо прогуляться на рассвете, — сказал я.
— Да, — согласился мой спутник. — Это чудесная утренняя зарядка для души и тела.
— Особенно для души, — не удержался я от иронии.
— Да, для души! — совершенно серьезно подтвердил он, — Утренняя зарядка для души, если под этим понимать духовную жизнь. Это очень важно. — И он замолчал. Я спросил:
— О чем ты думаешь? Что-нибудь вспомнил?
— Возможно. Воспоминания не заглушить, даже если этого хочешь. А для чего, собственно, их глушить? Воспоминания — это зеркало жизни. — Он сказал это так, будто хотел убедить самого себя.
Я взглянул на своего спутника. Пограничники прозвали его Стариком. «Сколько ему лет? — подумал я. — По виду трудно определить. Внешне он производит впечатление молодого человека. Более тридцати ему никто не даст...»
Как-то в нашу пограничную роту приехала журналистка. Помню, она спросила:
— Товарищ капитан, а сколько вам лет?
На какое-то мгновение Старик замялся, а потом ответил, улыбаясь:
— Раз вы меня об этом так прямо спрашиваете, отвечу не тая: ни много ни мало тридцать восемь. Из них двадцать в погранвойсках. И самое главное, — он сделал паузу, — я все еще в здравом уме и твердой памяти. — Он намеренно сделал ударение на «все еще», краем глаза наблюдая за реакцией журналистки.
Молодая девушка старалась произвести солидное впечатление, но тут она смутилась и, поправив свои большие очки,спросила:
— Как прикажете понимать это «все еще в здравом уме»?
— В юмористическом плане, — ответил он с саркастической ноткой в голосе. — Только в юмористическом, милая барышня.
Молодая журналистка еще не научилась анализировать ответы своих собеседников, иначе она узнала бы, что офицер-пограничник Вернер Вегенер, как и многие другие его сослуживцы, прошел трудный путь, полный невзгод. Узнала бы, что иногда, оставаясь наедине с собой, он грохал кулаком по столу. Правда, он умел взять себя в руки и честно нес службу там, куда его посылали.
Часть нашего жизненного пути мы прошли с ним вместе. Вместе провели не одну бессонную ночь, строили планы, спорили, ссорились и вновь мирились. Делили друг с другом скудный паек послевоенных лет. Это были, наверное, самые трудные годы, но у меня они оставили прекрасные воспоминания. И когда мы вот так, как теперь, сидя рядом, думали о прожитом, нередко перед нами вставал вопрос: если бы сейчас пришлось решать, повторить ли снова такую жизнь или же пойти более легким путем, что бы мы выбрали?.. И он, и я решили без колебаний: прожили бы только так, как прожили.
Конечно, если бы Вегенер избрал более легкий путь, никто, вероятно, не осудил бы его за это. И по вполне попятным причинам. Когда Вегенеру было тринадцать лет, фашисты, арестовали его отца, и мальчик, сам еще по-детски беспомощный, как мог, пытался утешить мать и помочь ей. А может, именно поэтому он и избрал трудный путь? Он шел по каменистым дорогам, которые и свели нас вместе.
