— Марусь… — вполголоса позвала Хадия. Корова протяжно замычала, услышав свою кличку, и послушно пошла вслед за Хадией в хлев. Радости Хадии не было предела. Видно, Аллах решил облегчить ее мучения и послал в хозяйство корову, чудом пережившую последние годы скитаний по лесу, да еще и принесшую приплод. Теперь-то уж точно с голоду не помрут они с Миляш.
Грех
Жизнь вроде бы начала входить в нормальное русло. Но не давал покоя лежавший на сердце комок. А именно — отсутствие «месячных», которые обычно приходили в свой срок. Она — беременна?! Что делать? Как ни бойся греха, а надо смотреть правде в глаза. Правда же диктует свои жесткие правила: когда еле-еле удается прокормиться двоим, как можно отважиться рожать еще одного ребенка? Одно дело, когда есть опора в жизни, и совсем иное, когда ты одна-одинешенька… Очень хотелось Хадие родить этого ребенка — подарок счастливых дней, которых в ее жизни было так мало. Очень хотелось, чтобы он был похож на Такыя. Но ей ли, человеку, испытавшему столько горечи в жизни, не понимать, что ради рождения одной жизни можно погубить все три? А раз так… Раз так, то ради Миляш приходится прервать едва зародившуюся внутри нее, Хадии, новую жизнь, еще бессловесную, безропотную. Но как горько и страшно об этом думать молодой женщине!..
Хадие известно, как это делается. Помнит она, как Анфиса в отсутствие Ивана попросила матушку-покойницу:
— Соседка, Иван поехал мед отвозить, вернется только завтра. За это время надо одно дело сделать.
— Что за дело? — настороженно спросила мама.
— Да уж такое дело…
— Грех это, Анфиса, — сердито оборвала мать. — Рожай, да и все тут.
— Да что же мне, каждый год рожать?!
Мать Хадии на это упрямо возразила:
— Грех это.
— Ладно, грех не на тебя, на меня падет. Помоги мне. Одна, боюсь, кровью изойду!
После этого тетка Анфиса заварила в чайнике какую-то травку с желтыми цветами, кажется, пижму, и выпила целую большую кружку. Да потом еще парилась в бане много раз, хлестала себя жестким веником по пояснице и снова пила тот отвар. К вечеру она ушла домой бледная как полотно, с заострившимся носом и синими кругами под глазами. Еще сказала матери напоследок:
— Все… Все.
А та, не переставая, причитала:
— Ой, Анфиса, грех же это! Молись, проси у своего Бога прощения!
Мелко и часто перекрестившись, Анфиса с трудом пошла к своей избе, кривясь на ходу и держась за живот…
«Ах, мама, мамочка! Разве бы не родила я потомка Такыя?! Если бы ты видела, какие у него глаза. Черные, как угольки. А волосы густые и черные, блестящие, как вороново крыло. Кажется жизнь бы отдала, только бы еще раз побывать в его объятиях, мама! Но не могу, не могу… Ради Миляш… Прости меня, мамочка!..» Так мысленно просила Хадия прощения у покойной матери, но от принятого решения не отступилась. Слишком уж назойливо попадались на глаза пучки желтой травы, висевшие на жердине в сенцах…
* * *
Вставали зори, наступали вечера. День сменялся другим днем, шел месяц за месяцем, на смену одному времени года приходило другое. Хадия привыкла к новому ритму жизни, который ее вполне устраивал и не осложнялся излишними переживаниями. Миляш росла, вытягивалась в рост и уже почти догнала мать. Ущербной она себя не чувствовала и жизнью, казалось, была вполне довольна. Не переживала, что живут они одиноко, что нет рядом других людей, не сетовала на то, что одинокая их жизнь проходит в глухом лесу. Ведь она и не знала иной жизни, не представляла, что есть где-то на свете большие деревни и огромные, по сравнению с их затерянным в глухомани хуторком, города, полные людей…
И все же Бог одарил человека не только инстинктами, но и разумом. Однажды дочка спросила Хадию:
— Мама, а где мой отец?
Хадия что-то невнятное пробормотала и перевела разговор на другое. Но про себя подумала: когда-никогда все же придется отвечать на такой вопрос, придется рассказать Миляш ее историю. Девочка видит, что птицы и звери живут парами, и у каждого зверька, у каждого птенчика есть не только мать, но и отец. А раз так, значит и у нее, Миляш, тоже где-то есть отец. Вполне объяснимо, что рано или поздно она вернется к этому разговору и захочет знать, где человек, давший ей жизнь, что с ним, кто он… И когда Миляш некоторое время спустя вновь завела разговор на эту тему, Хадия не решилась ей рассказать о тех двух разбойниках и насильниках и, неожиданно даже для самой себя, поведала историю их любви с Такыем, да так, словно бы он и есть отец Миляш. А со временем и сама стала почти верить в эту историю.
Миляш помогала матери во всех делах: вместе они собирали ягоды, сажали картофель — каким-то чудом в отцовской землянке сохранились с десяток незасохших клубней — и заготавливали сено. Хадия научила дочь выпекать хлеб и, по ее просьбе, научила вязать. Плохо только, что зрение у девочки так полностью и не восстановилось.
Человек устроен так, что он в любых условиях старается скрасить свое существование, найти опору для души, внести в свое бытие что-то духовное. Хадия тоже стремилась уйти от ощущения одиночества. А кто в лесу может находиться рядом с человеком? Конечно же, другие дети природы, меньшие братья. На подворье Хадии и Миляш теперь есть корова и козы. Милка каждый год приносит приплод. Наверное, где-то у Козьего камня бродит отец ее козлят, который никогда не показывается Хадие на глаза. Кроме того, гусей у Хадии целый выводок. Как-то по весне она пошла на Камышовое озеро, где гнездились гуси, в надежде насобирать немного яиц. Вскоре нашла гнездо с кладкой, гусыни как раз поблизости не было. Только подошла к гнезду, как неожиданно прибежала лиса, схватила яйцо и исчезла. И тут появилась гусыня, хозяйка гнезда. Она с гоготом и угрожающим хлопаньем крыльев бросилась на лису, а та нарочно увлекла гусыню за собой, а потом резко развернулась и бросилась обратно к гнезду. Пока неповоротливая гусыня разворачивалась, из кладки исчезло еще одно яйцо. Потом еще… Видно, у плутовки был сезон охоты за яйцами, потому она не хватала самих птиц. Хадия, не выдержав, взяла палку и отогнала лисицу прочь. А потом подхватила гусыню под мышку, сложила оставшиеся яйца в подол и принесла домой.
* * *
…На дверном косяке появилась еще одна зарубка. Каждый год в одно и то же время Хадия замеряет рост Миляш и делает ножом отметину. Эта была уже девятая, а значит, уже девять лет, как они с Миляш поселились на хуторе. Стало быть, Миляш уже исполнилось одиннадцать…
Эта зарубка и радует Хадию, и печалит. Одиннадцать лет! Вон уже и груди у девочки наметились, не успеешь оглянуться, как уже и созреет Миляш для любви, для продолжения рода. Неужели же девочке, как и ей, предстоит всю жизнь прожить дикаркой в этой глухомани, в одиночестве и тоске? Хадия изо всех сил старается не углубляться в такие мысли, ее пугает неизвестность, лишает душевного покоя и сна. Женщина гонит от себя эти страхи, стараясь переключиться на решение насущных проблем. Закрома вот уже пустые, не стала сеять хлеб и в этом году, хотя и понимала, что рано или поздно снова подступит угроза голода…
Понимая, чем это грозит ей и Миляш, Хадия решилась на отчаянный шаг: отправиться на поиски спрятанного Такыем зерна.
Хлеб Такыя
Присущая Хадие решительность много раз выручала ее, выручит и на сей раз. Поддавшись этому ощущению, Хадия, взяв дочку, отправилась на Уктау. Во-первых, вдвоем они больше унесут, а во-вторых, Миляш увидит родные для нее края. И отцовского хлеба отведает (Хадия по-прежнему упорно называла Такыя отцом дочери). А Миляш, услышав от матери слова «родной дом», «дороги твоего отца», приободрилась, расцвела, словно живого отца сможет там увидеть.
Путь их оказался легким. Шли они неспешно, беседуя о житье-бытье, когда хотели есть, выбирали местечко поуютнее, кипятили чай, подкреплялись и двигались дальше. На ужин варили бульон на вяленом мясе. И на третий день, когда солнце стояло в зените, они добрались до Уктау, и по известной только Хадие тропинке пробрались в пещеру.
