Вот и этот прыщавый подонок оттопырил свои пальцы уточкой и, отвернувшись, щупал ягодицу привлекательной девушки, похожей на студентку. Вырожденец имел в виду, что в тесноте вагона метро уличить его в петтинге будет просто невозможно! Он даже глаза закатил, весь предавшись влажным мечтаниям.
— Что вы себе позволяете? — барышня, пунцовая от негодования, обернулась и гневно воззрилась на прыщавого.
— Что — позволяю? — выпучился он, делая вид что вовсе ни при чем.
— Да как вы... — девушка не знала, что ей делать, беспомощно оглядываясь по сторонам.
Я молча кивнул ей, показывая, что всё видел, и придвинулся к уроду поближе, от души наступая рифленой подошвой ему на ступню. Кажется, там даже что-то хрустнуло: замшевые полуботинки — так себе защита для пальцев ног! Попадись такой выродок в дубровицком автобусе, например, то в салоне с девяностопятипроцентной вероятностью оказался бы какой-нибудь сосед-кум-одноклассник либо этого типа, либо — девушки, и волна по городу пошла бы моментально. И кем бы ни был щупатель — металлургом, деревообработчиком или рабочим по уборке и мойке подвижного состава, всю оставшуюся жизнь он именовался бы Извращугой, Щупальцем, Жопником или Шалуном. Качественно отмудоханным Шалуном, скорее всего. До синевы.
— И-и-ить! Что вы себе позволяете! — непроизвольно Жопник повторил слова девушки.
— Что — позволяю? — спросил я, перенося вес на ногу, которая стояла на его пальцах. А потом прошептал ему в самое ухо: — Видишь, что бывает, когда кто-то не сдерживает эмоций и желаний, направленных в твою сторону? Хочешь, я продолжу, и совершенно случайно размозжу тебе всю голову о поручень?
— Гражда... а-а-аыть! — он попробовал позвать на помощь, но во-первых это была Москва и всем было наплевать, а во-вторых его голос не вышел на нужные для привлечения внимания децибелы.
Я сунул ему кулак в солнечное сплетение, и придержал за грудки, чтобы Извращуга не свалился на пол.
— Станция метро "Горьковская"! — сказал потусторонний голос. — Следующая станция — "Маяковская"!
Знатный пендель отправил прыщавого вдоль по Питерской... То бишь — по "Тверской", конечно. Или — по "Горьковской", как будет угодно.
Девушка, кстати, тоже вышла здесь же, обернувшись и одними губами прошептав "Спасибо!" Я кивнул и улыбнулся. Просто представить — Аську или Ваську будет щупать такой же гад! Хотя... Эти барышни, скорее всего, пойдут в мать, вырастут настоящими валькириями и размозжат голову ублюдку о поручень самостоятельно, без помощи благородных рыцарей в кроссинговых ботах и штанах с карманами...
* * *
Я вышел на Белорусской. Нужно было забрать в камере хранения кассеты с записями и встретиться с Волковым. Исаков назвал мне какую-то забегаловку на Ленинградском проспекте, так что долго блуждать по первопрестольной мне вроде как не грозило — за путепроводом свернуть налево, подняться по лестнице, перейти железную дорогу, спуститься вниз...
Честно говоря, я здорово удивился, когда настрикав на ячейке камеры хранения уговоренный код, достал оттуда свою посылочку — в целости и сохранности. Черт их знает, может специалисты Службы Активных Мероприятий уже всё скопировали и изучили — у них целых два дня было, но сам факт того, что коробка из ячейки запросто перекочевала в мой рюкзак, говорил о многом.
Василий Николаевич — человек с дубовым сердцем и стальными бейцами — всё еще безоговорочно мне доверял. "Восстань, пророк, и виждь, и внемли..." М-да, сложно было сказать, что именно он обо мне понял, но факт моей фантастической связи с будущим сомнению не подвергал и чутью моему верил.
А посему — я прошел под Тверским путепроводом и свернул в сторону прошлой и будущей Никольской старообрядческой церкви. Сейчас там располагались художественные мастерские... Что ж, по сравнению с клубом в Успенском православном соборе Дубровицы и пивбаром в Свято-Троицком костёле, мастерские в старообрядческом храме — это еще щадящий вариант.
Надежды на изменение ситуации со свободой вероисповедания в Союзе я лелеял только и исключительно в связи с личностью Петра Мироновича. Он, в конце концов, был человеком, который цитировал наизусть Ветхий Завет и происходил из семьи верующей. Отца батьки Петра — Мирона Машерова — и репрессировали вроде как по причинам, связанным с религиозностью... Не мог такой человек получив в руки власть отмахнуться от проблемы и сделать вид, что мракобесия типа пивбаров в костелах не существует!
На Романова в этом плане рассчитывать не приходилось — этот скорее был сторонником закручивания гаек. Хотя... Ленинградский рок-клуб начал свою деятельность именно при нем! Причем рок-клуб до любой религии? Очень просто: и то, и другое здесь и сейчас являлось для партии конкурирующей идеологией, альтернативной коммунизму... Марксизму-ленинизму... Развитому социализму... Гораздо проще запретить и прищемить, чем предложить альтернативу и побороться за умы на равных. Обмельчала партия-авангард, нет нынче ни Львов Революции, ни Неистовых Виссарионов... Ну да, ну да, Белинский коммунистом побыть не успел, зато за социализм и атеизм сердце рвал весьма пламенно!
Я шагнул в полумрак забегаловки и замер, пока глаза привыкали к освещению. Львов Революции не имелось, зато есть Волк! Он же — Великий Инквизитор. Сидит себе в углу, кофе пьет — цедит напиток землистого цвета из граненого стакана сквозь свои желтые хищные зубы.
— Василий Николаевич? — я подошел поближе.
— Белозор! Добрейшего вечерочка! А я вот пришел недавно, заказал ячменный кофейный напиток: дрянь редкостная, но — вкус детства! Сразу после войны нам такой в детдоме давали. Будешь?
— Буду, — сказал я. — А цикорий у них есть?
— Цикорий для мажоров столичных, — ухмыльнулся Волков. — Бери ячменный!
Нас таким напитком отпаивали в садике, в начале девяностых. История циклична, однако! Пожилая официантка принесла мне стакан землистой бурды и сочник — черствый, хоть черепа проламывай. Волков явно наслаждался минутами отдыха: лицо его приобрело расслабленное выражение, ноги он вытянул в проход между столами:
— Два моих оперативника, которые за тобой в Апсару ездили, отпуск попросили, — сказал он. — Задолбались они за тобой по субтропикам шастать, уморил ты их! Между прочим, оба — мастера спорта по современному пятиборью! Я когда их отчеты читал, не знал — плакать или смеяться: то ты от собак убегаешь, то с обезьянами дерешься, то с дельфинами целуешься...
— Не было такого! Поклеп! Никаких дельфинов!
— Хе-хе-хе... Так что, Белозор, с чем пожаловал? Я по фруктовой мафии отмашку не давал — там дело серьезное, цепочка длинная, без одобрения Петра Мироновича и Григория Васильевича я туда не полезу...
— Ну и хорошо, Василий Николаевич. Дело-то куда как жуткое намечается! Там не цепочка — там целая гидра Лернейская!
— Ну-ка, ну-ка Белозор... Это как-то связано с твоей пропажей от фасада Казанского вокзала?
— Именно!
И я рассказал ему про Виктора Васильевича и "козла отпущения". Волков только бровями шевелил, и потребовал себе еще одну порцию кофейного напитка, пригубив который, прокомментировал:
— Гадость неимоверная. Это я про столичную камарилью. Хотя и напиток этот — тоже... Третий стакан, пожалуй, не осилю. Надо цикория заказать... Или настоящего кофе? Могут ведь два государевых человека попить нормального кофе?
— Кофе надо на Анакопийской набережной пить, — хмыкнул я. — У Ашота.
— Действительно, — Волков снова отхлебнул из стакана. — И что ты предлагаешь?
— Предлагаю взять цикорий, и не пороть горячку. Я просто соберусь — и поеду к Постолаки. Завалюсь к нему в дом внаглую, расскажу всё как есть: мол вот он я, Гера Белозор, веду журналистское расследование. Тучи сгущаются, вихри враждебные веют и Вещий Олег ныне сбирается отмстить неразумным хазарам. То есть — аресты в любом случае начнутся, а будет товарищ Постолаки выступать в роли свидетеля или подсудимого, зависит от...
