Я вышел из студии под сильнейшим впечатлением увиденного и услышанного и с непоколебимым убеждением в том, что каким-то непонятным образом побывавшие под моей ногой грызуны сумели поведать остальным о пережитом страхе... Вечером того же дня я выехал в Милую Девицу.
Несмотря на поздний час, Брагин и Димка еще не спали. Они сидели в кухне и накурили так ядовито и густо, что табачный дым можно было набирать лопатой. Определить причину столь затянувшейся беседы не составляло труда. Я сказал им, что негоже забывать друзей, и Димка, с видом оскорбленной добродетели, поставил на стол чистый стакан. Пока я ужинал, они прослушали на магнитофоне мой отчет о проделанной работе. Мышиный хор привел в умиление Моргунова, оставив равнодушным Брагина.
— Ты чего такой кислый?—спросил я.
— А-а,—махнул он рукой.—У нас тут такое... Вид у него был до того скорбный.
— Да будет тебе, Серега,— принялся утешать его Димка.— Чего в нашем деле не бывает.
— Не-е,— мотал головой Брагин.— Виноват... С большим трудом мне удалось выяснить, что произошло с ними.
Оказалось, что в то время, когда я трудился в студии, Димка и Брагин отправились на охоту за козами. У нас были две лицензии, и они пошли на Дунькин Hoc—одиноко стоявшую километрах в семи сопку. Дунькин Нос зарос дубняком и кустарником, и там всегда водились фазаны и дикие козы. Самая добычливая охота на коз — нагоном, но здесь этот метод не годился, поэтому Димка и решил использовать способ, известный нам еще со времен пребывания в звероловах. Суть его состоит в том, что спугнутый зверь, как правило, бежит вверх на сопку, но бежит не прямо, а наискосок. Этим и может воспользоваться второй охотник, если будет идти выше и впереди первого. Охота эта трудна: одному из охотников приходится стрелять издалека, на второго зверь может набежать в упор. И в том и другом случае не удивительно промахнуться, потому они и поменялись оружием: Димка отдал Брагину карабин и полез в сопку с его ружьем, заряженным картечью. С полчаса им удавалось идти как положено, потом они потеряли друг друга из вида и побрели каждый сам по себе. У подножия сопки намело сугробы, Брагину надоело барахтаться в них, и он поднялся на малоснежный склон. Стоял ясный морозный день. С Дунькиного Носа открывался великолепный вид на окрестности; на поля, плавни, скованную льдом Ханку. Далекие домики Милой Девицы казались игрушечными, такой же живой игрушкой была и лошадь, трусившая по дороге с двумя седоками в санях. Брагин закурил, присел на, валежину и задумался, глядя на раскинувшийся перед ним белоснежный притихший мир. Бежавшая по дороге лошадь свернула на целину, направляясь к стогам сена, стоявшим на лугу, левее Брагина. Ездоки слезли с саней и пошли рядом. К ближайшему стогу они добирались что-то очень уж долго, то и дело останавливаясь в пути. Наконец и лошадь и люди оказались напротив Брагина. Он поднялся, собираясь идти дальше, И тут увидел, что прямо на него бежит табунок коз вспугнутый снизу возчиками. Забыв обо всем на свете, Брагин вскинул карабин и начал палить по прыгающим козам. Животные, оказавшись меж людей, заметались, и Сергей успел опустошить по ним весь магазин. Когда боек чакнул по пустому патроннику, он опустил карабин, посмотрел вниз и обмер. Козы благополучно удрали, зато возле стога сена творилось что-то непонятно-зловещее. Вокруг лошади с истерической суетливостью бегал... один человек. Второй исчез. Оставшийся возчик лихорадочно распряг коня, вскочил ему на спину и, нахлестывая кнутом, пустился наутек. Глядя ему вслед, Брагин почувствовал, как его ноги сделались ватными. Сомнений быть не могло: он стрелял по козам в ту же сторону, где находились люди и, конечно, случайная пуля попала в одного из них. Ломая кусты, Брагин бросился с сопки. Не добежав до сена, остановился. Исчезла последняя слабая надежда — из-за стога торчали раскинутые человеческие ноги, обутые в подшитые валенки. Преодолевая тошнотворную волну ужаса, Сергей обогнул стог. Убитый лежал навзничь, на куче выдерганного сена. Голова его запрокинулась, и Брагин видел только задравшуюся бороду и кончик папиросы, видимо намертво зажатой в зубах. Дальше он смутно помнил события. Покойник вдруг зачмокал окурком и выпыхнул облако дыма. Возможно Брагин издал какой-то звук, потому что лежавший поднял голову — и Сергей узнал его. Это был Пупырь, у которого он безуспешно пытался выведать секрет охоты на лис.
— Во!— произнес Пупырь.— Ты как здеся объявился?
Брагин уселся на снег, поджал ноги, потом положил перед собой шапку и сунул в нее рукавицы.
— Обормот ты!— наконец выдавил он, взглядом продолжая сверлить Пупыря.
— Ты чего это, парень?—поднялся тот, поправляя лохматый треух.
— Ка-а-к вот дам тебе в нюх! Старик боязливо попятился.
— Ну так я пойду,— поспешно засовывая выбившийся из-под обшарпанного полушубка шарф, сказал он.
— Я те пойду! Ты зачем здесь валяешься?!
— Так ведь того... притомился. С устатку, значит... Вот и прилег на сенцо.
— А дружок твой на печку с устатку побег?— показал на брошенные сани Брагин.
— Семен-то? Не-е. Кобыла нам, язва, туды ее мать, упрямая попалась. Вот он и погнал ее, значит, на обмен.
—Чего-о?—не понял Брагин.
— Кобылу, говорю, нам дали—аспида сущего. Нам дальнее сено возить надобно, а она уперлась—и все тут. Ну прямо наказанье господнее. А Семен мужик нервенный, счас, говорит, я ее... как это... замочу вилами. Потом поостыл и решил отогнать ее, вражину, обратно.
Брагин поднялся на ноги и молча нахлобучил шапку.
— Ладно, тогда живи,—сказал он и пошел навстречу спускавшемуся с сопки Моргунову.
Происшествие так подействовало на него, что он впал в меланхолию и чтобы вывести его из этого состояния, Моргунову пришлось прибегнуть к испытанному средству—эликсиру бодрости мужчин.
А на другое утро состоялся наш дебют в охоте с магнитофоном. На спине Димкиной маскировочной куртки был пришит специальный карман, куда мы и поместили его технику. Казалось, мы все предусмотрели: еще дома, при испытании магнитофона в холодильнике, выяснилось, что нужно менять смазку механизма—и мы заменили ее на самую морозоустойчивую; замерзли батареи — и Моргунов приспособил носить блок питания на поясе под курткой; даже дистанционное управление было переделано с расчетом на самые тяжелые условия. И все же наш подручный арсенал исследовательских средств оказался недостаточным. Домашний холодильник не мог создать тридцатиградусного холода, которым обожгли нас рисовые поля Хан-кайской долины. Уже через четверть часа магнитофон защелкал и затрещал так, что ни о какой охоте с ним не могло быть и речи. Да, тяжек путь познания! Единственное, что мы могли придумать—это засунуть магнитофон под меховую куртку Моргунова; но коробка транзистора, со встроенным приемником, была слишком велика, и ходить таким образом целый день по полям становилось сущим мучением. Правда, из-под куртки мыши пищали, как из-под настоящей копны.
