Первую лисицу мы обнаружили за своими спинами. Как уж так получилось, что она оказалась сзади — не представляю. Вероятно, лиса выбежала из какой-нибудь канавы, когда мы уже ее миновали. Мигом скатившись в ороситель мы определили направление ветра и осторожно высунулись наружу. Лиса проворно бежала по чеку, кидаясь в стороны при малейшем шорохе под снегом — мороз нагонял на нее аппетит. До зверя было не меньше трехсот метров, когда Димка включил магнитофон. Лиса остановилась и посмотрела в нашу сторону. Магнитофон продолжал надрываться. Мне показалось, что прошло лишь мгновение, и я хотел выглянуть снова, как сверху раздался шорох—и перед нами, как черт из табакерки, вырос лисовин. Мы столкнулись нос к носу, и от неожиданности я шарахнулся на дно канавы. У лисовина же глаза полезли на лоб. Впервые увидел я в желтых, бесстрастных глазах лисицы живое чувство. Как он был великолепен, этот огненно-рыжий зверь! Светло-охристая грудь, черные кончики ушей, растерянная заснеженная морда! И как все же ни был ошеломлен лисовин, сообразить, что нужно делать, он успел раньше нас. Когда мы выбрались из канавы, он, распластавшись в беге, без памяти уносил ноги. Наша запоздалая стрельба только поддала ему жару. Секунда-другая, и, мелькнув светлым кончиком хвоста, он исчез.
— Хорош был лис!—сказал Димка.
— Хорош!—согласился я, и мы отправились искать новую встречу.
Она произошла через час. Наученные горьким опытом, теперь мы вели себя иначе. Притаившись в зарослях травы и полыни, Моргунов, не выглядывая, крутил магнитофон; я сидел в двадцати метрах от него и наблюдал за лисицей. Судя по цвету, это был зверь из местного выводка. Все лисы, родившиеся вблизи плавней, отличаются от лесных красно-рыжих желтизной своей шубы.
Сначала мне показалось, что лисица не услышала писка полевки, и я подумал, что рассказы о ее удивительном слухе сильно преувеличены. Где было занятому охотой зверю услышать звук, который я, находясь рядом, улавливал с трудом. Но вот поведение лисы изменилось. Продолжая мышковать, она направила свой ход в сторону Моргунова. Пока мышь пищала в одиночку, лисица оставалась внешне спокойной, но когда транзистор грянул хором бывших наших пленников— нервы ее не выдержали: она взвилась на дыбы и с нескрываемой алчностью помчалась к баснословно обильному скопищу закуски.
Что поделаешь, жадность погубила не только эту лисицу.
Вторую половину охоты магнитофон таскал я, и Димка добавил к нашему трофею великолепного матерого лисовина. Хвост его был так пушист и наряден, что я долго не мог оторвать от него взгляда.
К полудню поля опустели — лисы устроились на дневку, и мы повернули домой. Нас радовала удача. Перед нами открывались дали совершенно нового способа охоты. Единственный недостаток—необходимость таскать с собой магнитофон. Я решил пойти другим путем. Весь вечер слушал запись и учился подражать мышиному писку. По сути дела я вернулся к тому, что испокон веков использовалось охотниками, с той только разницей, что методика обучения этому искусству была основана на последних достижениях техники. Хотя я всем страшно надоел своей музыкой, зато часа через три выучился довольно искусно пищать красной полевкой. Мои успехи воодушевили Брагина, и за ужином он то и дело выпячивал губы дудкой, втягивая в себя воздух и испуская чмоканье кормящегося поросенка.
— Волков голодных тебе приманивать в самый раз,— сказала ему по этому поводу Дуся.
Утром, вернувшись с работы, Брагин наспех умылся, переоделся и, жуя на ходу, отправился с нами на поля. Мне не терпелось испробовать свое искусство, и вскоре мы разошлись. Занимался мутный от мороза день. Промерзший снег так скрипел под ногами, что, наверно, даже на полкилометра нельзя было подойти к зверю. Чтобы хоть как-нибудь избавиться от скрипа, я шел по льду канала, время от времени выглядывая из-за его насыпанных берегов. Уже хорошо развиднелось, когда я подошел к месту, где канал круто сворачивал в сторону. Выглянув в очередной раз, я увидел не лисицу, а человека, распластавшегося на склоне напротив меня. На нем был грязно-желтый полушубок, сливавшийся с цветом травы, рядом лежало ружье. Притаившись между кочек осоки, он что-то высматривал. Я не успел ничего предпринять, когда раздался знакомый мне звук—человек пискнул мышью. Вслед за этим он осторожно вытащил из кармана полушубка какой-то небольшой темный комок и швырнул его на другую сторону бугра. Я никак не мог понять, зачем он двигает рукой, и посмотрел в бинокль. Только когда на снежный гребень выскочил черный шарик—я догадался, что он тащит его за незаметную мне нитку. Я хотел было приподняться повыше, но в это время человек схватил ружье, вскочил на ноги и выстрелил. По тому, как «клюнуло» в его руках ружье — стало понятно, что второй патрон дал осечку. Такие «клевки» происходят у всех неопытных стрелков. Взобравшись на бугор, я посмотрел в сторону, куда он стрелял, и увидел убегавшую лису. Теперь я уже не мог помешать и потому не скрываясь пошел к неудачливому охотнику. Заслышав меня, он обернулся. Передо мной стоял старик со взлохмаченной рыже-седой бородой. Смутная догадка мелькнула у меня, я поздоровался и поднял со снега скатанный из овечьей шерсти мячик, величиной с небольшой лимон.
— Зачем вы его бросали?—спросил я.
— Чей-то?— не расслышал старик.
— Я спрашиваю, зачем вы в лису этой штукой кидались?
— Чё это за кизяк? Нашто он мне нужен? Энто не мое,— зачастил он, недружелюбно глядя на меня.
Я начал наматывать на клубок белую нитку, и она потянулась к его карману.
— Во?!—удивился он.—Знать внук, язва, привязал для пакости.
— Это же надо!— сокрушился я.— Вот ведь внуки нынче пошли... Выбросить, что ли?
— Дай сюда!—дернулся он.—На утирку сгодится. Мы расстались с ним, как истые дипломаты, удовлетворенные тем, что провели друг друга: он, очевидно, думал, что дурак охотник ни о чем не догадался—я радовался разгадке секрета охоты Пупыря. В том, что это был он,—не приходилось сомневаться, как не сомневался я и в назначении шерстяного мячика. Он служил ему для приманки лисы, которая принимала темный комок за бегущую мышь. Стрелял старик неважно, а вот в изобретательности ему нельзя было отказать. Лишь год спустя я узнал, что этот «порох» выдумал не он.
Первая лиса попалась мне на глаза через полчаса. К этому времени поднялся ветер, он немного глушил скрип снега и под прикрытием валика мне удалось подобраться к ней метров на двести. Отдышавшись и успокоив сердце, я изготовился и пискнул. Но вместо писка вышел конфуз. Губы от холода стали похожи на сибирские пельмени и не повиновались. Как я ни старался—в лучшем случае из них вылетало несуразное чмоканье или шипение. К счастью, лиса не обратила на мои потуги внимания, и я принялся усиленно отогревать свой капризный на морозе инструмент. Наконец мне удалось вполне прилично подделаться под мышь — и лиса ответила желанием встретиться. Она потрусила ко мне и сердце снова зачастило. Это была молодая лисичка из пришлых, но господи, ты же знаешь, что я никогда не был привередлив!
