— Вот мальчишка, какого человека погубил. Да как же это подобрали такого пацана. Как же инструктировали их? Вот несчастье! — сокрушался Владимир.
— Инструктировали их хорошо, — возразила Ксения. — Но мальчик оказался слабеньким, с испугу нарушил дисциплину, потерял всякую бдительность. Его ведь тоже посадили. Допрашивают. Не знаю, что будет дальше. А против Клавы у них нет никаких улик.
— А кто же встречался с Пашкой? Это было уже после того, как Клаву посадили?
— Когда Клаву арестовали, на явку пошла моя бабушка. Она и передала Пашке, чтобы группа отходила.
— Но Пашки нет до сих пор.
— Что же с ним могло случиться? Неужели его накрыли где? Но не может быть. Он очень осторожный, опытный, — рассуждала Ксения. — В тот же вечер, когда бабушка встретила Пашку, на явку пришел еще один, спрашивал Клаву. Передал твой пароль. Кто это был?
— Это я посылал еще одного партизана — Иванова.
— Вот это ты, Володя, напрасно сделал.
— Выхода не было иного. — Козловцев объяснил, как было дело.
— Но ничего, — заключила Ксения. — Бабушка очень ловко обвела его и следы замела. Он и не видел, куда она исчезла. А ему она ничего не сказала — видит, человек незнакомый, попросила его подождать, а сама не возвратилась. А вообще-то эту явку мы закрыли, чтоб ты знал. Вчера в этом районе были замечены какие-то подозрительные субъекты.
— Жалко Клаву. Пытать будут. — Козловцев задумался.
— Может быть, обойдется. Ведь у них нет никаких улик. Отказываться будет. Скажет, что мальчик перепутал. Ну, а если будут пытать, ничего не скажет. Я знаю ее. — На глазах у Ксении опять появились слезы.
Хмурились осенние дни. Пошли дожди, и по дорогам размесилась жидкая грязь. Потом повалил снег, грязь перемешалась со снегом и превратилась в сплошную серую массу. Но это продолжалось недолго. В одну из ночей мороз сковал жижу, и дороги словно покрылись стальной коркой. Нечищенные мостовые забугрились, стали ухабистыми, а там, где снег прикатался и отшлифовался шинами и ветром, было скользко, как на катке.
Сегодня Таня согласилась пойти на квартиру к барону пообедать. Он давно уже приглашал ее то поужинать, то пообедать вместе с ним Таня долго отказывалась, но в последнее время стала замечать, что барон начинает сердиться, когда выслушает ее очередной отказ, подкрепленный искусно выдуманными причинами. Тане не хотелось портить отношения с фон Швайгертом, и она, наконец, согласилась.
Когда они уже собрались выходить из кабинета, в дверях появился полнощекий майор с черными усиками, старший помощник барона Вейстер. Майор подал фон Швайгерту засургученный секретный пакет:
— Только что получено.
Барон разорвал пакет, прочитал бумагу и, вложив обратно в конверт, сложил его вдвое и сунул во внутренний боковой карман кителя.
— Я приеду через три–четыре часа и дам вам необходимые распоряжения, — сказал он.
Майор щелкнул каблуками и вышел.
Фон Швайгерт занимал особняк. В одной из комнат жил его адъютант. Большая светлая комната с высокими окнами служила столовой, посредине ее стоял круглый обеденный стол, у стены — буфет, а около окна был небольшой письменный стол с настольным телефоном. Один из простенков между окнами занимало большое трюмо.
Таня и барон вошли в столовую. Круглый стол был уже накрыт. На сверкающей белизной накрахмаленной скатерти стояло множество закусок, несколько бутылок вина. Таня подошла к зеркалу, бегло осмотрела себя и повела плечами:
— Ой, как прохладно у вас.
— Я люблю такую бодрую температуру. Эго очень освежает. Солдат не должен быть изнеженным. — Барон постарался придать себе молодцеватый вид. — Впрочем, если озябли, я прикажу, чтобы вам подали шубку.
— Да, пожалуйста. Я ведь не солдат, — пошутила Таня.
Барон быстро вышел в переднюю, и тут же адъютант принес Тане белую меховую шубку. Она накинула ее на плечи.
Осматривая комнату, она заметила на тумбочке около письменного стола небольшую потускневшую и почерневшую от времени икону, похожую на небольшой, застекленный сверху ящик. Барон заметил взгляд девушки и подошел к иконе.
— О! Это моя находка! — произнес фон Швайгерт, щелкая длинными пальцами по иконе.
— Что же это? Ваш талисман?
— Больше! Эта икона приносит мне удачу, даже золото. — И он охотно начал рассказывать: — Я не был еще тогда начальником штаба управления резервов, я был шефом СС. Мы находились в городе Умань… Мы, конечно, туда еще вернемся… И вот, представьте! Один священник собрал в церковь верующих и стал призывать бить… гм… стал призывать верующих бить… нас, немцев. Это удивительно! Когда мне доложили об этом, я был поражен: ведь мы рассчитывали, что священники и все верующие пойдут против большевиков, будут поддерживать нас. И вдруг… — барон, словно испугавшись признания, замолчал.
— Что же было дальше? — спросила Таня, и злые огоньки блеснули в ее глазах.
— Я приказал повесить попа, уничтожить церковь. И пошел сам проверить, как исполняют этот приказ… Я вошел в церковь, и прямо передо мною упала вот эта икона, и из нее посыпалось… Что вы думаете из нее посыпалось? Золото! Русские золотые монеты! Пойдемте, я вам покажу. — При этих словах лицо барона выразило что-то вроде торжества.
Таня прошла с ним в другую комнату, где стоял походный несгораемый сундук. Двумя ключами открыв его и откинув тяжелую крышку, барон подхватил пригоршню золотых пятирублевых монет старой чеканки. Пальцы его слегка вздрагивали.
— Вот видите! Это же золото!
Кровь прихлынула к лицу Тани. Ей вдруг стало жарко. Она вышла обратно в столовую, сбросила шубку на кресло и усилием воли заставила себя спокойно спросить барона:
— Ну, и повесили вы этого священника?
— Да, конечно. Но через день уже в пяти церквах священники призывали своих прихожан бить… гм… нас, немцев.
— Что же вы сделали с этими священниками? Тоже повесили?
— Да! Конечно!
— И после этого уже прекратилась агитация в церквах против нас, немцев? — продолжала любопытствовать Таня.
— А, черт их побери! Не будем больше об этом говорить, фрейлен Берта. Будем ужинать.
Они сели за стол. Барон откупорил бутылку французского коньяка, налил рюмки.
— Нет, я этого не пью, господин генерал. Налейте мне шампанского. Я очень люблю шампанское.
— С удовольствием, фрейлен! Прошу.
Он ловко открыл бутылку и налил ей бокал.
После нескольких рюмок у фон Швайгерта весело заблестели глаза. Он самодовольно улыбался, вытягивал длинные ноги под столом. “Черт возьми, — думал он, — почему мне не жениться на богатой наследнице, этой прелестной Берте Шлемер? Моя Луиза уже стара, да и очень уж растолстела. — И он, вспомнив свою бесформенную, с заплывшими глазами жену, поморщился. — Сын где-то странствует по Франции, какой-то он непутевый, вроде меня в молодости. Вот так и я болтался, образования не получил и к делу ни к какому меня не тянуло Хорошо, что Гитлер пришел к власти, нашлась и мне работа. А, черт, что я размечтался! Как бы то ни было, а я, может быть, после победы буду губернатором Крыма, и это совсем недурно — иметь такую жену, как Берта. Правда, имя у нее несколько старомодное, но в конце концов это не имеет значения”. Барон поднялся и, пошатываясь, обошел вокруг стола.
