Река Зарявшан давала жизнь всему краю. Нагорное пространство, «дашьт», где не было воды, казалось жалким и унылым по сравнению с цветущей речной долиной. Там, наверху, среди скудных участков богарных[1] посевов редкой пшеницы, были скупо разбросаны людские поселки. Даже дома в этих поселках были меньше размером, чем дома в густо населенном «вилайяте».
— Почему у вас такие домишки? — спрашивали мальчики. — Ведь глины здесь много.
Старик, хозяин тесной и жалкой сакли, покачал головой:
— Чтобы замесить глину, нужна вода.
Вода! Она одна делала из пустыни цветущий сад. Старик прожил жизнь, дрожа над мутной солоноватой водой, которую скудно давал колодец.
Пшеница терпеливо ждала случайного дождя и покорно выносила зной. Витя взял горсть пшеничных зерен. Это, конечно, не было чудесное, желанное зерно, но, быть может, оно пригодится в Ковылях.
Когда путешественники покидали кишлак, старик вышел их провожать. За полу дедушкиного халата держался тоненькой смуглой ручонкой трехлетний внук. Поглаживая бритую колючую головку внука, старик задумчиво сказал: — Я видел, как железная машина разминала землю в поле. Быть может позже мой маленький Ибрагим увидит, как вода из Зарявшана поднимется на «дашьт».
ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ КОСТИ«Я не успеваю записывать, — каждый день куча нового.
Клавдий Петрович говорит о древней Азии. А Тышков- ский рассказывает о сегодняшних живых людях. Собственно говоря, Тышковский не рассказывает, а только машет рукой и произносит по четверть слова. Но я научился его понимать. Очень интересно. Ужасно интересно! Он как–то предложил мне, чтобы я записывал местные обычаи. Я так и делаю. Здесь, в записной книжке, не только мое. Витя ловко замечает и хорошо рассказывает, но у него нет терпения записывать. Значит, я и его рассказы буду вписывать в тетрадку.
Мы посетили несколько уездов: Самаркандский, Катта- Курганский, Джизакский. Больше всего здесь узбеков. Кочевых узбеков я не видел. Тышковский говорит, что они уже все оседлые, разводят хлопок, занимаются ремеслами, торгуют. Есть еще здесь цыгане. Летом они кочуют в кибитках, — ну совсем, как у нас. А зимуют в кишлаках. Они делятся по родам: «зигляр» — золотых дел мастера; «касата- рошь» — те, которые делают деревянную посуду. А «джу- ги» и «мультаны» ворожат и попрошайничают.
Живут в Самаркандской области и туркмены, только их здесь немного.
Интереснее всего, по–моему, описать, как мы были в гостях у арабов, которые живут между станциями Нагорная и Джума.
Я не понимал, откуда они взялись в этих местах, — ведь до Аравии отсюда страшно далеко.
Тут опять пригодился Клавдий Петрович. Он рассказал, что это остатки тех арабов, которые 1600 лет назад владели всей страной. Эти арабы давно уже говорят по–узбекски и живут как узбеки, но они всегда гордились своим происхождением, родством с Магометом и презирали соседей. Царское правительство поддерживало их в этом и ссорило с другим населением, как ссорило узбеков с туркменами. А пока среди населения шли раздоры, царское правительство всю страну прибрало к рукам. Теперь вражда исчезает.
Мы остановились в деревне Боглы, в сакле у араба по имени Али–хан. Тышковский с первой же минуты начал измерять его череп, нос, руки и ноги. Али–хан принял нас гостеприимно. Кормил он нас дыней, сладкими сушеными абрикосами, лепешками, поил кокчаем и все вздыхал. Оказалось, что у него болен единственный сын. Как вежливый хозяин, он старался, чтобы мы не заметили его грусти, но мы видели, что Али–хан едва слушает нас. Он все время прислушивался к звукам из женской половины, где лежал больной ребенок. Мы с Витей разузнали, что мальчика не мог вылечить ни один местный знахарь.
Наши хозяева куклопоклонники — «куурчак–параст». Я видел у них одну куклу, разряженную в зеленые и белые лоскутки, в полметра величиной. Ее уже давно просили о помощи, но деревянный упрямый «Ирдан — Бек» очевидно не желал помочь! Один из гостей шепнул, что нынче вечером огорченные родители будут просить исцеления у священного очага.
Когда я перевел это, Тышковский ужасно обрадовался. Махнул рукой и сказал два слова под ряд: «Языческое жертвоприношение».
Уж я не знаю, как Ивану Викентьевичу удалось уломать хозяина, но Али–хан устроил так, что нас допустили присутствовать при церемонии.
Али–хан выбрал лучшего ягненка в своем маленьком стаде. Али–хану ничего не было жаль для сына. Мы пошли в другую саклю. Здесь, перед большим очагом, который в Боглах считают священным, старенький, желтенький старичок, глава всего рода, заколол ягненка. Этого старика называют «учакным каттакани» — старший очага.
Он постоянно возится у священного огня, следит, чтобы тот не потух, зажигает воткнутые в очаг «пилики» и молится. Пилики — это лучинки или соломинки, обернутые ватой и обмокнутые в масло. Арабы верят, что пилики умилостивляют злых духов.
Когда ягненок был зарезан, старик вымазал больного свежей кровью, приговаривая при этом: «Твое несчастие — обратись на него» (то есть на ягненка).
Шкуру и голову ягненка старший очага забрал себе, а мясо сварил тут же на священном огне и съел вместе со своими помощниками. Нас не угостили.
Тышковский был в восторге от зрелища и все записывал.
Лекарь уплетал ягненка, а больному делалось все хуже и хуже. С большим трудом Иван Викентьевич уговорил на другой день Али–хана показать сына.
У него оказалась жестокая туркестанская малярия, а его лечили молитвами, пиликами и бараньей кровью!
Иван Викентьевич дал больному хинин. Конечно, — тому полегчало.
В день нашего отъезда сын Али–хана впервые за много дней смеялся и попросил есть, а сам Али–хан благоговейно спрятал коробку хинина, оставленную ему Веселовым».
Оазис Хотан расположен на 37° северной широты и на 80° восточной долготы. До него можно добраться через оазисы Кашгара и Яркенда, которые находятся ближе к границам СССР. Существуют две дороги. Первая из них — более короткая — идет из Андижана через Ош и Гульчу и дальше на Иркенштам. Она длиной около 500 километров. Другая дорога — 650 километров длиной — начинается от города Фрунзе у Семиреченской железной дороги, идет через поселки Токмак, Рыбачье, Нарым и поворачивает на Туругарт.
Но более короткая дорога считается труднее. Она вьется через перевалы, недоступные зимой. Летом по ней могут пройти только вьючные животные. Второй же путь почти всюду пригоден даже для передвижения на колесах.
