«Болтливый хозяин-то, — подумал Оська. — А побаить, бедному, не с кем. Соскучился старый по мужскому разговору».
— Так… Какой же совет дадите, бабай?..
— Я молился бурхану, чтобы послал мне доброго соседа. Скоро закончится счет моим дням на земле. Уйду в страну духов. Тогда погибнет моя девочка… К людям она не пойдет… боится их.
Молодая хозяйка сердито взглянула на Оську и вышла во двор.
— Зачем бояться людей? Поди, не звери же.
— Э-э, сынок, есть причина… большая причина. Не зря мы схоронились в этих горах. Слыхал, поди, как народ убил белого царя Миколу, прогнал его нойонов. То дело без ущерба не обошлось. И в нашей семье был урон. Старший мой брат давно сгинул, сам голову в петлю запихал, а младший погиб, когда против царя попер, убили его белые. Его звали Бато, молодец мужик был, Чимита вся в него. В тот год пострадала и Чимита, в ее душу вселился злой дух. — Долго сидели молча. Оська успел искурить трубку, спрятать ее в кисет.
— А как же это случилось? — попробовал Оська продолжить разговор.
— Э-э, сынок, — очнулся старик, — она, бедняжка, видела, как офицерье да казаки изгалялись над ее матерью, как повесили на березе… Спужалась, душонка покинула тело, вот тут-то и вселился в нее злой дух… Замучилась девка, часто припадки бьют, стала людей бояться, темноты… Ой-ёй-ёй, беда, беда. Вижу, дело худом кончиться может, забрал скотишко, и подались мы сюда. Чимита прихватила отцову винтовку… Когда загнали скотину в Баян-Улу, то в горловине ущелья Чимита сделала завал. Так и живем. Только вот беда — нет соли… Сам пошел бы в улус да ноги отказали, а Чимиту никакими силами не заставишь идти туда. Вот и все, сынок.
— Спасибо, саган бабай… Я поставлю чум рядом с твоим жильем. Надоела мне жизнь Одинокого Волка… Надоела. Не сам я сбился с правильной тропы. Худые люди сбили. А здесь поправлюсь, однако.
Старик закашлялся, утвердительно закивал:
— Не уходи, сынок, живи с нами, охоться.
Оська взобрался на вершину гольца. Совсем рядом возвышался второй, почти такой же — округлый, с мягкими плавными очертаниями. Старый эмчи называет их «близнецами».
Отсюда, с большой высоты, Оська оглядывает незнакомую местность. Кругом цепи белоснежных гольцов. Между ними темные пади, широкие долины рек, с густыми синеющими лесами и белыми плешинами еланей и лугов. Холодком веяло от неуютных оголенных сиверов, кое-где поросших редким листвяком, багулом, ольхой. Приятно ласкали глаз солнцепеки, покрытые нежно-зеленым сосняком.
Оська чувствовал себя царем над всем этим необъятным простором. Он вроде бы орел, высоко парящий над синью тайги, по-хозяйски осматривающий свои владения. Он полновластный хозяин покорной ему дремучей тайги.
— Правду баит старый эмчи: надо сюда занести пару живых собольков, наших черных «баргузинцев», — сказал гольцу Оська, — вот тогда потягайся со мной кто хошь, с богатейшим хозяином тайги.
— Ха, хозяин нашелся! — вдруг горестно усмехнулся Оська. — Царь Микола отобрал Малютку-Марикан, а Ленин заберет Баян-Улу… Снова придется бродить по тайге Одиноким Волком… Хотя слыхал я своими ушами от мужика Антона, что Ленин горой стоит за бедный люд… Антоха врать не должен бы, он тогда у смерти за пазухой оказался.
Вдруг смуглое лицо тунгуса прояснилось, он улыбнулся и громко воскликнул:
— Ух ты-ы! Оська, Оська! Башка худо варит у тебя. Однако, надо упромыслить чернобурку и пойти к Ленину. Скажу ему: хищничал, был Одиноким Волком, теперь нашел Баян-Улу. Добрая охота здесь, Оська тут будет делать Новую Тропу. Не отбери, пожалста, Ленин, мою Баян-Улу. Ты же царя Миколку прогнал, говорят, не даешь в обиду бедных… Будешь и Оське-тунгусу другом, а?.. Прими пожалста, чернобурку…
Оська одобрительно крякнул.
— Однако, надо такую чернобурку добыть, чтоб от одного вида дух захватывало… Верно дело! — громко сказал он гольцу. — Может, отдаст Малютку-Марикан; если нельзя, хоть Баян-Улу оставит за мной. Скажу ему: буду беречь Баян-Ульскую тайгу, как дите малое… Вот бы наших подлеморских собольков пары две-три притащить. Плод от них пойдет… А то без соболя какая тайга. Оська сызмальства соболевщик, знает толк в этом деле…
Незаметно пролетело лето. На гриве теперь, рядом с избушкой старого эмчи, дымится чум Оськи Самагира.
Наступила тревожная пора. Чем ближе к покрову, тем чаще у Оськи поднывает сердце. Чаще снятся охотничьи соревнования.
Вокруг высоченной лиственницы, покрытой первым нежным, хлипким снежком, кто-то в широких олочах испетлял темный сиверок: катал снежный ком вперемешку с хвоей, листвой и ветками.
«Косопятый… Вона какие вмятины в снегу, много жиру, видать, наел в кедраче… Вишь, собрался спать. Затычку мастерил для берлоги… Где-то близко, не спугнуть бы», — Оська осторожно оглядывался.
Из-за обуглившейся колоды вылезла широкая косматая голова, злые маленькие глаза люто сверкнули. Мишка заревел, оскалил кривые клыки, встал на дыбы и, потрясая лапищами, пошел на маленького Оську.
Охотник вскинул ружье, проговорил:
— Пошто не схоронился, дедушка?
Зверь был уже в пяти шагах. Оська плавно нажал на крючок.
Огромная туша жирного медведя покорно распласталась у ног охотника. Внутри у зверя еще яростно клокотала жизнь, не желала покидать теплое, сытое тело. Но что поделаешь, — маленькую пулю не пересилишь, а у охотника есть еще и нож. Оська наклонился, ткнул ножом медведя в горло, брызнула струей кровь, зверь прикусил язык. Оська с трудом раскрыл медвежью пасть, всунул палку, чтоб из раскрытой пасти «вылетела» душа медведя.
— Ты, дедушка, не сердись на меня. Прости Оську Самагира за нерасторопность. Вина много пил, похмелье замучило, — громко причитал охотник. — Ух, сколько набежало мурашей-то, видать, со всей тайги собрались. Сто чертей им в глотку, щекотать будут тебя.
Оська вынул нож и начал свежевать зверя, а сам уговаривает его:
— Дедушка, это не шкуру с тебя снимают. Муравьи щекотят тебя. А пчел-то налетело! Наверно, ты их разорял. Ты же любишь мед жрать, муравьиный спирт пить! Вот и обозлил их… Кыш, черти, кыш! Не будите дедушку! Ему надо крепко спать, зима-то уже пришла. Ух, она злая! Однако, мы пропадем от мороза. Один дедушка отоспится в своей теплой берлоге. Кыш, черти, кыш! — «обманывает» Оська убитого зверя по древнему обычаю тунгусов, а сам быстро-быстро работает ножом, снимает пышную бурую мишкину шубу.
* * *
Вечером в доме старого эмчи справляли праздник начала охоты. Чимита наварила целую чашу медвежатины. По просьбе Оськи она отварила и лапы зверя — самую любимую Оськину еду.
