Во всяком случае идти бесполезно. "Я могу еще дальше отойти от дома", — уже более спокойно рассуждал Сходов, стараясь взять себя в руки.
Сходов знал, как поступают ненцы во время пурги. Он сел в снег, зарылся в мех и весь сжался в комок. Во что бы то ни стало нужно было перебороть холод и самое страшное… сон. Сон, липкий, сладкий, подкрадывался исподволь, мутил сознание. Сходов кусал губы, отгоняя сон.
Чтобы не замерзнуть, Сходов напрягал мышцы. В юности он занимался "волевой гимнастикой" — усилием воли напрягал и расслаблял мышцы. И Сходов заставлял себя мысленно идти, бежать, взбираться на скалы. Ему становилось жарко, силы оставляли его, он изнемогал от усталости, но снова принимался за свой тяжелый и невидимый труд.
Сходов вспомнил об Анисимове. О чем бы он думал в таком тяжелом положении? Наверное, он думал бы о своем ветродвигателе или о грандиозном арктическом ветрокольце, которое посылало бы энергию на южные заводы…
Сходов стал прикидывать, на сколько могло бы хватить сброшенного угля? Получалось, что недели на две.
А как же дальше? Полагаться на Анисимова? Так ведь у него с камнями ничего не получается! Стой! А зачем камни? Зачем тормозить камнями, которые быстро износятся, когда можно тормозить самой водой? Заставить мешалку перемешивать воду. Вода будет затруднять ее вращение, тормозить, и энергия, затраченная на преодоление этого сопротивления, перейдет в тепло. Вода нагреется!
Эх, только бы выбраться теперь! И уголь есть, и вертушка заработает.
Пурга выла, ревела. Отовсюду несся треск, похожий на выстрелы. В море подвижка льдов. Ураганный ветер гнал ледяные поля одно на другое. Если Анисимов и стрелял из ружья. Сходов бы не услышал выстрелов в общем хаосе звуков.
Но что это за грохот, назойливый, несмолкаемый грохот?
Сходов прислушался. Вскочил.
Снег посыпался с него. Как он мог так долго ничего не понимать? Ведь это вертелась вертушка! Значит, пурга не заглушила ее! Она слышна!
Еле волоча ноги, Сходов побрел по направлению к тому месту, откуда слышался грохот. Он попытался тащить за собой мешок, но силы оставили его.
Теперь он знал, где стоит дом. Над домом снова завертелась вертушка.
Согнувшись Сходов брел вперед. Вдруг он отчетливо услышал выстрел. Значит, Анисимов все-таки стреляет! Вот и крыльцо…
Анисимов увидел почти ползущего к дому начальника, вернее мутную тень, на мгновение мелькнувшую в снежном вихре.
Механик втащил Сходова в дом, в коридор, потом прямо на кухню. Здесь в одной рубашке на спальном мешке, разбросавшись, лежал Женя.
— Раздевайтесь, Василь Васильевич! — торопил Анисимов. — Сейчас согреетесь.
Сходов тяжело опустился на скамью, удивленно глядя на плачущие, в потеках, стены.
— Тепло? — как бы не веря себе, выговорил он, потом спросил строго: За углем ходили? Кто вам разрешил покидать станцию в пургу?
— Да никуда я не ходил! — с восторгом перебил его Анисимов. Работает наша карусель… И тормоз работает! Наладил я его! Все дело в обхвате. Надо было, чтобы колодка на большой поверхности к шкиву прижималась. Вот смотрите…
Только теперь Сходов рассмотрел, что уходившая через потолок стальная труба крутилась. Анисимов сунул руку в котел центрального отопления и быстро выдернул ее.
— Кипяток, прямо кипяток! — радостно крикнул он.
— А мешки там… — проговорил Сходов. — Вехи я поставил.
— Это наш резерв, Василь Васильевич! Все-таки ветер не всегда будет!
— Верно, — согласился Сходов. — Он встал, подошел к больному, склонился над ним. — Ну, как, Женюшка? Хорошо в тепле?
— Хорошо, Василий Васильевич! — тихо проговорил метеоролог и улыбнулся.
Сходов подошел к Анисимову, крепко обнял и неожиданно поцеловал.
— Самолетов больше вызывать не будем, — твердо сказал он. — Камни износятся. Вместо диска мешалку поставим. Понял?
Яростный ветер носился по острову, наметая сугробы. Он снова гнал одно на другое ледяные поля, рвал в небе черные тучи и с ревом набрасывался на одинокий дом.
И опять от дома к метеоплощадке шел человек. Ветер хватал его за полы полушубка, вставал перед ним снежной стеной. Но тот же ветер с дикой силой крутил на крыше дома диковинную вертушку, которая громыхала, как танк.
Человек с электрическим фонариком и тетрадкой в руках шел против ветра…
Когда я кончил рассказ, было уже поздно. Пора было расходиться спать.
По своему обыкновению я прошелся по кораблю. Мы стояли на рейде, подниматься на капитанский мостик было не за чем.
Острова в ночной темноте уже видно не было. Только в одном из окошек далекого домика светился огонек. Он походил на самую низкую звезду из всех, что зажглись сейчас в небе.
Старший помощник готовил подъем катера.
Я отменил подъем.
Старпом очень удивился. С выгрузкой было покончено. Зимовщики с острова уже перебрались на корабль.
Я ничего не стал объяснять старпому.
— Подождите до утра, — сказал я ему и пошел спать.
Она, Маша, конечно, ждала меня около моей каюты.
— Ну, как, Маша, — спросил я ее, — по ветру пойдешь или против ветра?
Так закончил Борис Ефимович свой рассказ.
Катер развернулся против ветра, чтобы волна не била в борт.
Снег, мешаясь с брызгами, хлестал по лицу. Капитан держался за поручень около машинной надстройки и старался понять, что означала эта личная радиограмма?
"Борис Ефимович, если можете, умоляю, повидайтесь со мной. Маша Грачева".
На этом же катере капитан доставил на остров к Сходову супругов Грачевых, решивших вместе остаться на зимовку. Все было улажено. Радист острова согласился уступить Грачеву свое место. Метеоролог Юровский, которого сменила Маша, мог ехать на курорт. Капитан, давая с мостика последнюю прощальную ракету, считал, что он сделал все так, как надо, и вдруг теперь, когда "Георгий Седов" на обратном пути проходил мимо острова, такая радиограмма!
Конечно, можно было сослаться, что прибой не позволяет сойти на берег, но капитан не мог не проверить, что случилось.
Остров был покрыт снегом. Белый и плоский, он походил на ледяное поле.
Волны с ревом разбивались о базальтовые скалы. Пена взлетала выше этих заснеженных скал и в низких лучах солнца играла радугой.
Капитан спрыгнул в ледяную воду, не давая катеру близко подойти к опасным камням. Вода оказалась по грудь. На скале стояли два человека. Они сбежали к самой воде и помогли капитану выбраться на берег.
Борис Ефимович откинул капюшон и вопросительно взглянул на Машу.
Маша Грачева заплакала и прижалась к мокрой груди моряка.
