и подождала отставшего спутника.
— Генри…
— Да, Кетура?
— Генри, ты уже почти мужчина, — произнесла я.
Он улыбнулся и выпятил грудь.
Может, это он моя любовь? Парень не был красив, но и уродом назвать его было нельзя. Он обожал хорошую охоту, а работать в поле особенно не стремился. Несмотря на все это, он стал-таки доверенным лицом Джона Темсланда, и та, кто выйдет за него замуж, наверняка может рассчитывать на кое-что побольше, чем маленький деревенский домик.
— Я уже совсем мужчина, и уже давно, — гордо возразил он. — Чего ты так на меня щуришься?
— Генри, ты смог бы меня полюбить?
Его рот раскрылся и тут же резко захлопнулся. Парень снял кепку, провел пальцами по волосам и снова надел.
— Ну, если ты спрашиваешь, Кетура… — смущенно произнес он. — Все ведь знают, что я влюбился в тебя еще тогда, когда мы детишками играли в прятки.
— Но я спрашиваю о взрослой любви, Генри. Если бы я полюбила тебя, ты полюбил бы меня в ответ?
— Н-ну… да, думаю, полюбил бы…
С большой надеждой я коснулась глаза, но тот продолжал двигаться взад-вперед, вправо-влево, еще быстрее, чем обычно. Я вздохнула.
— Неважно, Генри. Все идет как должно идти. Еще несколько дней назад я и думать не думала о своей большой любви. А сейчас ищу ее, но это не ты. И никогда не будешь.
Я пошла дальше. Генри двинулся за мной и после небольшого молчания вдруг разразился хохотом:
— И помилуй Господь того парня, кто ею окажется! — Он обнял меня за плечи. — Кетура, у тебя на одном плече ангел, а на другом дьявол, и я не знаю, кто из них мне нравится больше.
В замке он проводил меня в покои Джона Темсланда.
— Мистресс Кетура Рив, — объявил он, поклонился мне и ушел.
Зайдя в комнату, я остановилась у двери. Джон стоял у окна и озирал земли и людей своего отца.
— Прошу прощения, сэр, но вашей одежды у меня нет, — начала я. Лучше покончить с этим, решила я, прежде чем заговорить о более важных вещах.
Кажется, Джон не слышал. Он не шевельнулся и не посмотрел на меня, лишь тихо произнес:
— Молва говорит, что когда ты покидаешь место, где происходят роды, мать умирает.
Я ничего не ответила.
— А когда ты остаешься и присутствуешь при родах, мать продолжает жить, даже когда должна была умереть.
— Кто вам это сказал? — спросила я.
— Вся деревня трубит. Гуди Томпсон рассказала, что ты беседовала у нее в доме с неким невидимым существом — кое-кто утверждает, что это ангел; она говорит, что Смерть. Другие болтают, что это потому феи утащили тебя в лес, а затем вернули обратно живой.
— Сэр…
— Джон.
— Джон, сэр, если вы сердитесь на меня из-за вашей одежды, я вам заплачу за нее, когда смогу. Стану работать на кухне…
— Оставь ее себе, Кетура, — прервал он. — Хотя зачем она тебе, даже представить не могу. Все, о чем прошу — это чтобы ты хранила нашу тайну насчет великого оленя.
— Буду хранить, сэр… Джон.
— Кетура, благодарю тебя за отличную идею сделать деревню привлекательнее — замостить дорогу, очистить мельницу от крыс. Все отдают тебе должное за эту идею. В том-то и проблема.
— Проблема?
— Вчера, когда все думали, что тебя похитили феи, ты, скажем так, вселяла в людей тревогу. Они боятся фей с их лесным колдовством, и тот, кого подозревают в общении с феями, заставляет их нервничать.
— Я не видела ни фей, ни их зачарованных дворцов, — сказала я.
Джон отвернулся от окна и добродушно улыбнулся мне:
— Я тебе верю. Но нынешняя, новая, история — это совсем другое дело. Никто никогда не видел фей, так что их все равно что вовсе нет. Однако дело рук Смерти видели все, поэтому все до единого ненавидят его. И сейчас они боятся тебя, Кетура, боятся тем страхом, который порождает ненависть. Они считают, что самый воздух, который окружает тебя, заражен смертью. Они ненавидят тебя, потому что ты напоминаешь им об их смертности. Один твой вид возвещает им собственный конец.
Пока он говорил, я стояла, глядя в пол.
— И теперь мы подобрались к проблеме. Видишь ли, Кетура, поскольку замостить дорогу было твоей идеей, никто больше не хочет этим заниматься. Они… они верят, что ты выполняешь поручение Смерти.
Я подняла на него взгляд, полный тревоги, и воскликнула:
— Но ведь все как раз наоборот!
Он долго изучал меня, а потом указал на кресло:
— Сядь, Кетура, ты вся дрожишь.
Я с благодарностью села.
— Сэр, я бы рассказала вам свою историю, но вы мне не поверите.
— Меня зовут Джон, и я тебе поверю, Кетура. — Он смотрел на меня во все глаза. Видно было, что он готов слушать и слышать.
— Но вы ведь меня не знаете. Как же вы можете мне верить?
— Я знал тебя почти всю твою жизнь. Я слушал твои сказки у общего костра и наблюдал, как ты, будучи еще девочкой, завладевала вниманием слушателей.
— Но… но вы бывали у костра очень редко.
— О нет, я был там всегда. Прятался поблизости в темноте, чтобы никто не увидел.
Да, вспомнила я, еще совсем юным Джон всегда принимал участие в деревенских затеях, но как бы поодаль. Играл в футбол с мальчишками, однако присоединиться к гулянке после победы ему не разрешалось. Помогал в поле, но после сева или уборки всегда уходил в замок, не принимая участия в наших празднествах. Пока другие ребята развлекались, он учился читать и считать. Пока другие ребята ловили рыбу, Джон учился стрелять из лука и охотиться. И мне вдруг открылось, как же одинок он всегда был. Я вполне могла вообразить его слушающим мои истории, но никогда не входящим в общий круг.
— Вам следовало бы подходить и греться у костра, — сказала я. — Мы были бы только рады.
Он задумчиво склонил голову.
— Кетура, ты по себе видишь, как это трудно — чтобы тебя принял круг людей, считающих тебя иным, не таким, как они.
— Верно, — согласилась я.
Он молча ждал, пока я соберусь с мыслями. Я собиралась рассказать ему историю куда более необычную, чем все, что рассказывала раньше, и тем не менее она была правдива.
— В тот день, когда я заблудилась в лесу, я последовала туда за великим оленем, — начала я. — Ах сколько сказок я рассказывала о нем, и вот пожалуйста — он сам предстал передо мной, как будто мои рассказы вызвали его к жизни. Люди говорят правду — он завлек
