Так рассуждал Кольберг, не зная, что именно из-за Артемьева, его визита Шевров и стрелял в Курбатова.
Кольберг спросил:
— Иван Михайлович, мы получили интересное сообщение из Москвы. В Москве чекисты хоронили одного из своих руководителей. При этом произносились горестные речи, скорбели о большой утрате. Вы не могли бы уточнить, кто был вами застрелен в Сокольническом парке? Может быть, это тот самый чекист, о котором так скорбели? Вы понимаете, нам очень важно установить, кого вы убили! Это же нам в актив: террористический акт в Москве! Адмирал может извлечь много важного из этого сообщения. Не может быть, чтобы так пышно хоронили рядового чекиста.
О! Шевров имел время подумать, прежде чем отвечать на вопрос шефа. Он же должен вспомнить. Вспомнить — это работа памяти. Она может протекать медленно. Кольберг не торопил его с ответом, прекрасно отдавая себе отчет, что Шевров сейчас обдумывает, как ответить, чтобы ничем себе не навредить.
Версия о заинтересованности адмирала террористическим актом звучала убедительно. Ни на мгновение Шевров не почувствовал какой-либо угрозы в вопросе шефа. Но он отчетливо понимал, что, согласно прежним своим показаниям он никак не мог установить, кого он убил. Он рассказывал, что на него из темноты сразу набросились несколько человек. Стрелял в темноту, и неизвестно, в кого стрелял. И как он мог, откуда он мог знать, в кого стрелял? Почему Кольберг задает столь наивный вопрос? Похороны. Ну что же? Это могло быть, и об этом здесь могли получить сообщение. Можно было сопоставить день похорон с указанной им датой схватки в Сокольниках. Если получено сообщение о похоронах, о речах на похоронах, то неужели там нельзя было бы узнать и фамилию убитого? Нет, не так-то прост вопрос Кольберга. А вдруг Артемьев и вправду был своим человеком для Кольберга?
— Я не могу ответить на этот вопрос! — сказал он. — Я не видел, в кого стрелял, никаких имен не произносилось. Вообще все это произошло мгновенно…
Кольберг листал бумаги на столе. На Шеврова не смотрел.
— Еще раз расскажите, как это произошло.
Шевров повторил свой прежний рассказ. Он шел на свидание с Курбатовым, но сторожился. Шел кустами. Когда подошел к скамейке, на него напали из темноты. Все.
Шевров изучил своего «благодетеля». Сейчас он поднимет глаза и посмотрит словно бы отсутствующим, но тяжелым, как свинец, всепроникающим, жестоким взглядом, от которого мурашки побегут по спине.
Кольберг поднял глаза, обведенные снизу синими полукольцами, запавшие в глазницах резко очерченного черепа.
Медленно цедя слова, проговорил:
— Вам придется на этот раз, Шевров, записать подробнейшим образом эти показания.
Кольберг встал, положил перед Шевровым чистый лист бумаги, подставил ему чернильницу и передал ручку…
Шевров написал, Кольберг внимательно прочитал показания. Встал. Прошелся по кабинету. Остановился над Шевровым.
— Еще вопрос. Как вы объясните вызов на свидание?
— Предполагаю, — живо ответил Шевров, — Курбатова взяли в Чека. Допросили с пристрастием! Там могут…
— Тихо! — перебил его Кольберг. — Это мы пугаем пытками в ВЧК. Там пытки не применяются!
— Испугался офицерик! Вызвал меня по их заданию, чтобы на месте, с поличным.
— Зачем вызывать? Он же знал ваш адрес…
— В лесу легче взять, чем по адресу. Курбатов и сам не знал, что у меня за адрес. Может быть там и пулеметы случились бы.
— Вас мог бы спугнуть вызов, вы могли не идти на свидание, могли скрыться. Вызов был тревогой. Почему вы пошли на свидание?
Не мог же Шевров ответить, что ему надо было замести следы своего предательства, надо было убить Курбатова, убить!
— Я не мог оставить Курбатова в беде…
— В какой беде? — нажимал своими вопросами Кольберг. — У него были деньги, у него было оружие, у него была явка сюда! Вы дали ему сюда явку?
— Конечно, дал! Я у него по два раза на неделе бывал на квартире.
— Это вы точно помните, что вы дали ему сюда явку?
— Я должен был это сделать, как только Курбатов приедет в Москву. Я это сразу и сделал…
Однако на самом деле Шевров не дал явку. Он не дал явку лишь для того, чтобы крепче держать Курбатова. На всякий случай. Так ему подсказывал опыт. А после визита Артемьева давать явку было нелепо.
— Вы не откажетесь от своих слов, не будете ссылаться на забывчивость?
Неосторожный вопрос задал Кольберг, недооценив своего воспитанника. У Шеврова сразу переменился весь ход рассуждений. Не от Курбатова ли весточка? Но почему, откуда? Неужели та девица, что являлась к нему в Сокольники, грозя огнем всей России, агент Кольберга? Странная, дикая, просто сумасшедшая. Но среди таких и вербовала провокаторов охранка. Как же он об этом не подумал раньше? Но Курбатова нет, а стало быть, не надо отказываться от прежних показаний. Один раз собьешься, ни в чем веры не будет.
— Помню! — ответил Шевров. — Явка была дана…
Кольберг вернулся за стол. Он нажал кнопку звонка под столом и приказал дежурному офицеру:
— Проводите Шеврова во внутреннюю тюрьму!
Шевров встал ошеломленный и онемевший. Так сразу! Что же случилось?
Офицер подошел и коротко приказал:
— Оружие!
Шевров вынул из кармана браунинг и лимонку. Руки офицера скользнули по карманам, по пиджаку, по брюкам.
23Курбатов лежал на кровати в номере гостиницы. Лежал, не раскрыв постели, в мундире, свесив ноги на ковер. Как прилег в сумерках, так и не вставал. Смотрел почти неподвижным взглядом в потолок, на пробегающие по потолку блики от уличных фонарей, вслушивался в свист и шум сибирской метели.
Что с ним, где он и зачем он здесь? Тоску вызывало это раздумье, томило сердце, отчего-то было неспокойно, отчего?
Шли пятые сутки пребывания в этом далеком от всего, что близко ему в этом мире, городе. Ставцев получил назначение в штаб, Курбатову выдали форму, но назначения он не получил. Ставцев как будто бы даже отстранился от него, во всяком случае, здесь сразу дал почувствовать разделяющую их дистанцию подполковника, корниловца, и его, подпоручика…
И вдруг в первом часу постучали в дверь. Курбатов открыл. Ставцев.
Он чуть искоса, как-то неопределенно взглянул, сверкнул дужками пенсне и приказал:
— Пойдемте! Нас приглашает один мой влиятельный друг… На чашку чаю.
Курбатов надел шинель, они вышли из гостиницы. У подъезда легкие и изящные санки. Лошадь тронулась. Возница ее едва удерживал. Отличный, резвый рысак.
Вот миновали штаб верховного, свернули за угол, остановились возле трехэтажного особнячка. Окна не светились. Зашторены глухими шторами.
