Сержант Шишминцев понял, что нарушитель возможно заметил его, а возможно и считает, что ему это померещилось. В последнем случае, он будет ждать, пока не убедится в том, что ему, действительно, все показалось, что кругом, действительно, никого нет. Надо во что бы то ни стало перехитрить его. Не шелохнувшись,— лежать, лежать, лежать...
Кругом завывала вьюга, высоко над головой, подобно мерному скрипу колодезного журавля, однотонно стонала невидимая верхушка могучего бука. А ты, Шишминцев, лежи! Не смыкая ресниц, до рези в глазах вглядывайся туда, где много времени назад, чуть ли не вечность, мелькнула тень врага. Лежи, Шишминцев! Не шевелись!
За долгие минуты неподвижности, томительного ожидания, чудовищного напряжения уставшее тело умоляло: «Ну, двинь хоть раз затекшей ногой, слегка пошевели омертвевшей рукой, чуть—чуть потянись — ты ведь живой человек»... Но твердая воля держала на взводе, и Шишминцев застыл под снегом, готовый к прыжку.
Сержант Шишминцев пролежал в лютый мороз полтора часа. Почти восемь тысяч раз простучало его сердце, пока он дождался врага. Нарушитель был обманут. Приготовившись, он двинулся вперед, и, как только шагнул на советскую землю, из вьюги, из снега возник грозный Шишминцев...
В такую же вьюжную ночь, при такой же «видимости», почти в таких же условиях отсутствия связи, один на один встретился с врагом и Сергеев. Этому пограничнику пришлось не лежать выжидая, а наоборот, проявить исключительную подвижность, чтобы преградить путь нарушителю. Снег только пошел, пурга только началась, и земля лежала голой, мерзлой, вся в острых, колючих складках, обдирающих в кровь руки. Попробуй, припадая к ней, цепляясь за колючие кусты, незаметно ползти или перебегать от укрытия к укрытию, чтобы настигнуть нарушителя в тот самый момент, когда он уже вот—вот нырнет в спасительную для него ночную мглу! Это трудно, конечно,— а что ж поделаешь? На границе всякое бывает...
Так вот — кругом граница...
После открытия музея в тот же праздничный день (а было это в день сорокалетия Советской Армии) мы поехали на заставу имени Лопатина.
Первое, что бросается в глаза свежему человеку,— это аншлаг над фронтоном здания: «Будем достойны лопатинцев». Входя на заставу, невольно проникаешься ожиданием чего—то особенного, необыкновенного. Но нужно обладать знанием границы, чтобы это особенное увидеть воочию и осознать.
К нашему приезду первая делегация уже отобедала. Это приезжали колхозные шефы из Забужья во главе с председателем колхоза имени Горького Степаном Зазимко. Их было четверо. Все в высоких смазных сапогах, в добротных полушубках, они привезли с собой запах овчины и молочных ферм, от них веяло здоровым морозным воздухом просторных степей, какой—то неуловимой приметой колхозного достатка. Щедрой мерой того достатка был баян стоимостью и дне тысячи — шефский подарок пограничникам. На покрытом красным сукном столе, в минуту торжественного вручения он засиял под электричеством всеми своими перламутровыми боками.
Эта делегация уехала, а гостей—комсомольцев из Сокаля еще не было. Уже стемнело, уже многие пошли в ночной наряд на границу, и тогда лишь прибыла, наконец, застрявшая где—то машина с гостями. Оттуда вывалились уставшие, истрепанные в пути, но оживленные, взбудораженные парни и девушки, которые сразу же в канцелярии заставы приступили к переодеванию. Замелькали плисовые и шелковые шаровары парубков, монисто и юбчонки девчат. А как же? Ведь предстояла художественная самодеятельность!..
Решено было сперва накормить гостей. Вот тут—то во время обеда, вернее ужина, граница себя показала...
За накрытыми столами сидели веселые гости. Лейтенант Цигулёв (заместитель отсутствующего по болезни начальники заставы), как добрый радушный хозяин, угощал молодую компанию. Все было чинно, гладко, хорошо, как полагается в праздничные дни. Ничто не предвещало резких перемен. Никто и не заметил, как пограничник с красной повязкой дежурного на рукаве, скромно подойдя к Цигулеву, что—то шепнул ему...
— Простите, товарищи, сейчас вернусь...— спокойно улыбаясь, извинился Цигулев и пошел с дежурным. Обед или, если хотите, ужин продолжался...
А в это время на границе творилось нечто исключительно важное. Полминуты назад связисту Семусеву сообщили, что на втором участке, вблизи «кладок», кто—то или что—то, прорываясь из—за кордона к нам, нарушило границу. Сигнал был ясный и держался он двадцать секунд. Вот об этом и шепнул дежурный Цигулеву.
На границе началась тревога. Застава не была поднята «в ружье» — в этом надобности не было, но небольшая группа уже действовала, К месту происшествия верхами помчались второй заместитель начальника лейтенант Бойченко с кавалеристом Андреевым. Вслед за ними понеслись сержант Сажнев со своей собакой «Люстом» и пограничник Пустовалов. А в это время всем нарядам на угрожаемом участке границы был дан сигнал уплотниться, перекрыть все вероятные направления движения «нарушителя». Оружие, ракетницы, все способы связи и управления нарядами были приведены в полную готовность. На все это Цигулеву потребовались считанные минуты, минуты, которые для оставшихся на заставе могли показаться часами, ибо началось уже тревожное ожидание.
Лишь бы не было прорыва! Для кого из пограничников это слово не означает самого главного, не имеет самый грозный смысл? Кто может быть спокойным при одной только мысли о возможности «прорыва»? Никто! А в это время, когда учащенно бился встревоженный пульс, когда сердце каждого оставшегося на заставе мчалось вперед, вслед за конными и пешими пограничниками из посланной группы, лейтенант Цигулев продолжал улыбаться гостям, рассказывать комсомольцам и комсомолкам разные истории из культурно—просветительной жизни заставы. Ибо существует закон пограничной этики — никто из посторонних не должен знать о подноготной жизни границы, и существует общечеловеческое правило — пусть беззаботно веселятся гости, пусть их не тревожат заботы хозяина. Лейтенант Цигулев выдержал роль до конца. Никто из делегации и не предполагал о случившемся.
А в это время в ночной темноте, взметая комья земли, мчались к линии границы конники. Скользя по оттаявшим низинам (ибо наступала оттепель), бежали вожатые со своей собакой, Можно было хорошо представить себе, что всем четверым, посланным на границу,— и лейтенанту БоЙченко, и кавалеристу Андрееву, и сержанту Сажневу, и рядовому Пустовалову — всем им было нелегко. Задыхаясь от бега, напрягая в движении навстречу вероятному врагу все свои физические силы, весь душевный порыв, они были готовы ко всему. Готовность — самое главное в пограничнике, Ведь на границе всякое бывает...
