Но вот одна машина остановлена.
— Довезите девушку до «Дома колхозника», в поселок на сто четырнадцатом километре.
Дежурный открыл кабину, посадил Машу.
— Завтра жди меня в семь часов утра на шоссе у сельмага.
Машина рванулась, и Маша больше ничего не разобрала, да и сказал ли он что-нибудь еще… Она откинула голову на спинку сиденья, прикрыла глаза. Тяжело нагруженная машина шла медленно. При резких толчках Маша открывала глаза: впереди та же темень и мгновенные вспышки фар вырывают черные блестящие пятна мокрой дороги и сверкающую сетку дождя.
Холодно. Маша поправила сползающую с плеча полевую сумку, сунула руки в карман, нащупала сверток. Вот маленький смятый клочок бумаги. Он мокрый. А вдруг стерся адрес? Маша в темноте бережно разгладила бумажку и положила в сумку. Перед ней всплыли большие умоляющие глаза, красивые губы, с мольбой повторяющие адрес, и блеск на солнце необыкновенной брошки: синие колокольчики и изумрудные листья…
— Простите, я случайно услышала: вы едете в Ленинград, — сказала тогда девушка.
— Да…
— Ради бога, я очень прошу вас, передайте вот это. Очень, очень прошу вас.
Девушка протянула маленький сверток в оберточной бумаге.
— Хорошо. Но кому? Здесь нет адреса, одно имя: «Дагмара»
— Имя это мое. Адрес сейчас напишу, Алексею Белогорскому. Я вас очень прошу, простите за настойчивость и… и если задержитесь, положите в темное; прохладное место.
— Полить?
— Да, это черенок. Он не может без воды. Это очень важно.
Маша вошла в номер гостиницы. У окна на кровати сидела расстроенная молодая женщина — заплаканные глаза, растрепанные волосы, серый платок на плечах. Спиной к двери на стуле сутулился человек в шинели, накинутой на плечи. Он вскочил, извинился, сказал, что сейчас уйдет. Когда он говорил, Маша видела, как дрожали руки женщины, которые так и остались в его больших ладонях. Маша сказала, что еще рано, можно побыть здесь, в номере, и попросила папиросу. Про хлеб спросить было невозможно, хотя есть очень хотелось. Было одиннадцать часов вечера. Не раздеваясь, Маша забралась на кровать, сбросила мокрые туфли, поджала ноги, закурила… Но через минуту голова опустилась на подушку, и Маша провалилась в черную темноту сна.
Утром вскочила. Номер был пуст. Уже 6.30. Сейчас придет машина и отвезет ее на аэродром.
Как мало людей на улицах! Вой сирены, протяжные гудки, и, прерывая радиопередачи, стучит метроном. О, как надолго запомнится Маше его равномерный стук и запах древесного спирта от изредка проезжающих машин! Белые линии бумажных полос перекрещивают окна. Мешки закрывают витрины магазинов. Серые шинели и темные пальто редких прохожих. Даже когда-то желтые дома и желтая листва потеряли свою окраску. Серый туман, серый асфальт, серые заброшенные скамейки в скверах.
Вот дом, указанный на клочке газеты. Маша входит во двор. Обычный двор большого дома: булыжник, водосточные трубы, одинаковые подъезды. Третий этаж. Звонок не работает. Дверь в квартиру чуть приоткрыта. Маша стучит. Никто не отвечает. Пустая пыльная лестничная площадка. Никого. Позвонила в две другие двери. Никто не отзывается. Только из одной квартиры беспомощный телефонный звонок. Маша стоит ждет — не слышно ли шагов по лестнице? Нет. Ждать она больше не может. Уйти? Но когда она снова придет сюда? Транспорт с каждым днем работает все с большими перебоями. Редко кто теперь возвращается каждый день домой, большинство людей остается ночевать на работе.
Маша решила открыть незапертую дверь. Полумрак прихожей. Пахнет старой мебелью, одеждой, резиновыми галошами. Запахи смешались и повисли в воздухе. Налево из двери падает свет на зеркало. По обе стороны зеркала тускло отсвечивают бронзовые бра, такие нелепые и ненужные сейчас. В комнате синие бумажные шторы спущены не до конца. Шкаф наполовину пуст — стопки книг, перевязанные, лежат на полу. Чемодан на стуле еще не застегнут. Около печки разорванные фотографии, исписанные листы бумаги, старые газеты. Беспорядок перед отъездом? Куда положить сверток, чтобы его сразу заметили? Вот в углу старинное бюро красного дерева. Затейливые позолоченные украшения — головы лис около замочных скважин, граненые тонкие ножки с длинными колосьями. Чего только не видело это бюро и, наверно, по-своему привыкло даже к пыли. Маша положила на него сверток. Потом подумала. Развернула. Вытащила коротенький зеленый черенок. Поискала глазами, увидела стакан, рядом графин. Маша до половины наполнила стакан водой, положила туда черенок. Поставила под бюро. Прохладнее места не нашла. На бюро положила обертку так, чтобы сразу бросалось в глаза имя «Дагмара». Поискала карандаш — приписала: «Черенок под этим бюро».
— Вот так. Адреса я, конечно, не помню. Но дом нашла бы хоть сейчас.
— А улицу мне называла Лена. Староневский… и имя.
— Что ж, поезжай… Остановишься у моих родственников. А как искать дом, я тебе нарисую. Ты знаешь Ленинград?
Дверь ему открыла высокая старуха в белой шали с бахромой.
— Вы к кому?
— Извините, пожалуйста. Может быть, к вам. Здесь жил Алексей Белогорский?
— Да. Я его мать. Проходите.
Женщина была, видимо, скупа на слова.
— Вы знали его? Впрочем, что же это я, вы тогда под стол пешком ходили. Значит, кто-то вас послал?
— Нет. Я сам. Меня… То есть не совсем меня. Нас интересует судьба куста. Вы о нем знаете? Откуда он взял…
Объяснения Семена были не очень внятны, но старуха не удивилась. Она, видимо, все поняла.
— Давайте по порядку. Меня зовут Лидия Павловна.
— Я Семен… — Семен смутился окончательно, оттого что не назвал себя сразу. Только выпалив первые фразы, он вдруг понял, что его вторжение, может быть, не совсем тактично.
— Садитесь, — продолжала Лидия Павловна. — Сейчас будем пить кофе. — Она вышла. Семен огляделся. Вот она, комната, о которой рассказывала Мария Степановна, только теперь она прибрана. Где же бюро?
Когда Лидия Павловна вновь вошла в комнату, Семен совершенно неожиданно для себя спросил:
— А где бюро?
Лидия Павловна подняла брови.
— Бюро я продала. Вы очень хорошо информированы. Что еще вас интересует?
— Да нет. Я так… Только куст. О бюро я знаю от Марии Степановны.
— От кого? Впрочем, неважно. У вас склонность выражать свои мысли беспорядочно.
Старуха принесла кофейник, разлила кофе в чашки, спросила:
— Так что же вы знаете о кусте?
— То, что Алексей… извините, не знаю отчества, его посадил. И хотел осушать болота.
