Когда он говорил об этом, глаза его живо блестели. Он будто бы почувствовал в себе твердую уверенность в том, что теперь уже никто не будет тревожить его, не будет больше спрашивать, зачем он сюда пришел. Он так осмелел, что даже спросил, почему я не верю в аллаха и не читаю корана, и, будто желая пристыдить меня, сказал, покачивая головой:
— Ай, яй-яй, плохой дело… Мухтарбек тоже яман, плохой человек. Очень плохой…
Потом он долго рассказывал, как пас барашков, как хорошо жить в степи. Горячо греет солнце. Обдувают ветры. Ласкают травы. Рассказывал и почему-то часто поглядывал на часы, которые висели на стенке.
«Вот черт, — подумал я. — Заговаривает мне зубы, а сам чего-то ждет…»
— Э-э, плохой человек Мухтарбек, — опять повторил он, прижимаясь к печке. — Зачем такой человек земля ходит, хлеб кушает, вода пьет? Зачем?
Я не ответил. Взял со стола книгу и стал читать. Надо было дождаться своего помощника, который сейчас убирал конюшню. Придет — отведу нарушителя в арестное помещение… И вдруг произошла интереснейшая вещь.
Алекпер поставил к печной дверце корявое дубовое полено, которое я никак не мог затолкать в печку, повернулся к нему, уткнул в небритый подбородок сложенные вместе ладони, как на молитве, и заговорил:
— Ты не человек, ты не зверь, ты не птица. Душа у тебя нет, сердце тоже нет, глаза — нет, уши — нет, голова тоже нет — совсем ничего нет. Ты совсем не умеешь святой коран читать. Кто такой аллах — не знаешь! Мухтарбек тоже не знаешь. А кто такой Алекпер, ты знаешь? Нет… не знаешь. Алекпер маленький человек, сила у него совсем мало, ума тоже мало.. Мухтарбек вчера посылал Алекпера на советский сторона. Задание давал граница смотреть, немножко сведения собирать и сказать, где можно граница переходить, где нельзя. Алекпер все в точности делал. Все узнавал. Потом знак давал, где ходить можно: елгун[6] немножко собирал в куча, вершинка белый тряпица завязывал. Там, где большой бугор есть. Потом скоро-скоро селение ходить велел. Бабашкенд — такой есть селение. Там живет один очень плохой человек. Мулла Рухани его зовут. Совсем плохой. Мухтарбек большой-большой привет ему передал. Потом Алекпер слова Мухтарбека ему говорил…
Он замолчал, продолжая с еще большей строгостью и вниманием поглядывать на часы. Меня он словно не замечал.
— Ну, какие же это слова говорил ты мулле Рухани? — не выдержал я.
Он косо метнул короткий взгляд в мою сторону и снова заговорил:
— Ты — полено, душа у тебя совсем нет, ничего не понимаешь. Что такое «я»? Я — совсем нет. Алекпер — другой человек. Это чужой человек. Понимай хорошо, пожалуйста. Когда будет четыре часа, вечер немножко будет, Мухтарбек свою банда поведет. Увидит, вершинки елгуна завязаны — пойдет. Мулла сильно ждать его будет. У мулла несколько человек есть — плохой человек, вор всякий, анаша курит, терьяк кушает — он вместе с Мухтарбеком пойдет… Совсем ничего не понимаешь, полено, ничего не видишь. Мухтарбек хочет немножко колхоз грабить, барашка таскать — банда своя кормить надо. Понимаешь, глупый полено?..
Я уже больше не мог сидеть и спокойно слушать разговор с поленом. Оставалось около двух часов до вторжения банды. Мухтарбек разыгрывал с заставой тактическую задачу: отвлекал наши силы от места, где он задумал прорыв.
Теперь я был уверен, что Алекпер никуда не сбежит. Я выпустил его во двор и приказал повару накормить и обогреть где-нибудь возле кухни до возвращения начальника заставы. А сам, не медля ни минуты, поднял заставу в ружье.
…Мухтарбека и его банду, всего до полусотни сабель, пропустили к нам в тыл, под пулеметы, замаскированные на холмах. Больше половины бандитов полегло в этой схватке. Самого Мухтарбека взяли в плен. Потом его судили вместе с муллой Рухани. Алекпер был свидетелем, его не стали судить. Хорошо придумал Алекпер: и аллаха обошел, и коран не посрамил, и клятвы не нарушил — полено ведь все равно ничего не запомнило. Оно бестолковое, безглазое полено…
Накануне Нового года на нашу заставу пришло пополнение: семь молодых пограничников из учебного полка, только что принявших присягу. Узнать новобранцев нетрудно, даже цвет кожи у них отменный, не такой, как у коренных бойцов заставы — ее еще не опалил зной, не продубила стужа, не обдул ветер. Да и шинели новенькие, необношенные.
Особенно выделялся невысокого роста паренек — Сергей Никифоров. Лицо — маленькое, курносое, рот — нескладный, большегубый, глаза серые, а бровей не видно — рыжие и редкие. На боевом расчете, когда была названа его фамилия, он так покраснел, прямо весь залился краской и молчал целую минуту, словно проглотил и язык и память. Признаться, я лично не обрадовался, когда узнал, что Никифоров с нами в наряд назначен.
После боевого расчета вышли мы покурить, я придержал Никифорова за рукав и похлопал по плечу.
— Как, пограничник, дела-то идут? — спросил я.
— А какие дела? У меня нет еще никаких дел, — ответил Никифоров и поглядел на меня с каким-то чистым, искренним удивлением.
— Не боишься на границу-то?.. — продолжал я. — Храбрый, наверно?
— А кто его знает, — застенчиво ответил Никифоров, — это надо на деле проверить. Сказать-то все можно, а делом подтвердить — другая статья.
Он свернул «козью ножку», прикурил ее от моей цигарки и заговорил со мной так, словно бы перед ним был старый, душевный товарищ.
— Понимаешь, товарищ Вьюгин, другой раз слабость на меня какая-то нападает: вдруг сробею! И что это такое — объяснить не могу. Может, оттого, что в детстве мачехи шибко боялся — лупила она меня здорово. Потом учителя стал бояться — не выучишь, бывало, урок — выгонит на целый день за дверь. А как об этом дома сказать? Ты уж, товарищ Вьюга, в случае чего — подскажи, можешь даже обругать, не обижусь! Это ведь не личное дело, а государственная граница…
Когда мы садились на лошадей, я подумал: «Глупый разговор завел с парнем. Смелость штука такая, что ежели нет ее — в магазине не купишь. А храбрый человек не обязательно на язык должен быть ловким. Правильно он ответил…»
Едем мы, а дождик так и сыпет, как из частого сита, въедливый и липкий; ветер в лицо дует, и я невольно подумал, что новобранцы после такой новогодней ночи сразу «постареют». Я поджал шенкелями лошадь поближе к Никифорову и тихо спросил его:
— Как тебе такая новогодняя ноченька глянется?
— Не особенно, так себе, ниже среднего. Но ничего, к такой ведь тоже привыкать надо. Да?
— Конечно, ко всему привыкать надо. Не такое еще бывает. А в России, или у нас, в Уральской области, сейчас, наверное, снежок подсыпает, под ногами похрустывает. А тут, гляди ты, что делается! У меня вон из полушубка хоть лапшу кроши, раскис весь… Часа через три у нас, в Нижнем Тагиле, все добрые люди, свободные от смены, чарки поднимут, с новогодьем поздравят, доброго здоровья пожелают, успехов всяких. А мы с чем будем поздравлять друг дружку? Думаешь об этом или нет?
