— А ладным ты, Васька, мужиком вымахнул,— сказал Пупырь, разглядывая плотного, белозубого племянника. Тот развел руками: дескать, какой есть.
— Ну, сказывай, как это ты удумал пожаловать? Аль случилось чего? Иван-то как?
— Да батя пока в порядке. А приехал я, дядя Софрон, проведать вас по-родственному, ну и поохотиться заодно. Отпуск у меня...
— На че это ты вздумал охотничать?— спросил Пу- пырь.— Гуси-лебеди улетели.
— Так на лис — жена шапку просит.
При упоминании о лисах старик снова помрачнел.
— Больно много вас развелось,— буркнул он,— откуда тут зверю быть.
— Но промышляют же потихоньку люди,—негромко и словно извиняясь произнес Василий.
Пупыря вдруг схватила тихая злость на этого новоявленного варяга, свалившегося на его голову.
— Промышляют! А ты что — великий промышленник? Знатный стрелок?—наклонив набок голову и выставив вперед бороду, спросил он.
— У меня, дядя Софрон, и ружья нет,—простодушно сказал племянник, и от такой наглости у Пупыря аж дух захватило.
— Дак ты че — лис с огурца стрелять наладился?— проговорил он, язвительно поднося к носу племянника соленый огурец, тарелку которых поставила на стол жена.— Иль на мое наметился вместе с припасами?
«Ну что за погань народ пошел,— кипело в душе старика.— Прикатил, стервец... Радуйся на него...»
Гость смущенно промолчал, отказавшись от продолжения разговора. Чуть позже, подобревший от подарка и поставленной выпивки. Пупырь сказал:
— Так уж и быть, Васька, одарю я тебя одной шкурой по дешевке, нехай твоя женка форс задает. Тридцатку дашь — и вся охота.
— Да не надо, дядя Софрон, я как-нибудь и сам добуду. Мне только чтоб ночевать было где и спросить тебя кое о чем. Вот, скажем, позарится лисица на эту штуку?—подцепил он вилкой кусок мороженого сала.
— Должна бы...—ответил Пупырь, удивленный не столько вопросом, сколько отказом племянника и уверенностью, с которой тот заявил, что добудет зверя. Видать не такой уж племяш простофиля, как ему показалось.
— Ты никак капканы приволок?—осторожно промолвил он.
— Капканы в наш век — пережиток,— произнес Василий, усмехнувшись.
— Чей-то?—не расслышал Пупырь.
— Я говорю — устарело это железо.
— А-а,—протянул Софрон.—Значит, ружья нету, капканов—тожеть. Тода, может, на сало с крючком будешь имать лису?
— На сало с пилюлями,— ответил племянник, и хотя голос его прозвучал добродушно. Пупырь заметил в темных глазах гостя насмешку. Теперь в них уже не было прежней почтительности.
— Ты мне не темни, парень,—насупился он.
— Я и приехал, чтобы начистоту. Только начинать надо издалека, в чем ты, дядя Софрон, не силен, потому что книг не читаешь.
— Поглядеть бы на твое чтиво, как доживешь до моего,
— Поживем—увидим, а книги все же—полезная вещь.
— Ну-ну...
— Вот, к примеру, один американец написал, как дотошный эскимос добывал белых медведей.
Племянник потянулся за бутылкой, налил в стаканы, и они чокнулись.
— ...«Сказание о Кише» называется рассказ. Не читал, дядя?
— Как же, кажиный раз, как утром глаза продираю, так сразу хвать—чё там медведи и эскимосы? В нужнике сижу и то изучаю.
— Напрасно ты так, дядя Софрон,—проговорил племянник, разрезая огурец продольными дольками.— Тот эскимос был умным, а может и писатель все выдумал, только выдумка дельной получилась. Так вот: брал эскимос китовый ус, сгибал,— гость взял двумя пальцами дольку огурца и изогнул ее посредине,—потом закатывал его в тюлений жир и шарики те разбрасывал. Медведь глотал ту приманку, а когда жир у него внутри растекался—ус делался вот так,—Василий разжал пальцы—долька огурца выпрямилась,—и порол зверю кишки. Эскимосу только и оставалось, что потрошить тех медведей.
«Брехня все это»,—хотел сказать Пупырь, но передумал.
— Так ты улавливаешь, дядя Софрон?—спросил Василий.—Что если бы лиса такую начинку проглотила? А?
Теперь Софрон понял.
«Хитро завернул, стервец»,— подумал он, но тут же отбросил эту мысль, как пустую.
— Во-первых, где ты столь уса наберешь, у нас в Заманухе киты отродясь не водились, а опосля: лиса всяку поживу жует—она твою хитрость враз выплюнет.
Пупырь думал, что его слова скуксят Ваську, но тот не только не огорчился, а даже обрадовался. Поднявшись из-за стола, он заходил по комнате и от удовольствия потер руки.
— Так, говоришь, китов в Заманухе нет?
— Нету.
— И приманку лиса жует?
— Ага.
— Давай, дядя Софрон, еще по черпаку,—снова берясь за бутылку, сказал Василий. Он положил на плечо Пупыря руку и, приблизивши лицо, зашептал:
— Я тебе этого уса могу машину приволокти. Видел мою колымагу за сараем?
Старик, затянувшись папиросой, закашлялся.
— Только зачем он нам? Пускай им дикие пользуются. Я ведь в институте исследовательском работаю. Слесарю, ну и что? Там раздобыл такое, что и во сне тому писателю и не снилось. Понял?
Пупырь снова ничего не понял, от выпитого он как-то сразу захмелел, огруз и потому не сказал ни да, ни нет. Сунув кулак под бороду, он, облокотившись на стол, молча смотрел, как племяш сходил в сени, принес оттуда небольшой чемодан, открыл и достал из него жестяную банку. Щелкнув крышкой, Васька выкатил на ладонь два серовато-фиолетовых шарика величиной с орешки лещины. В комнате запахло чем-то острым и приятным.
— Отрава, что ли?—оживился Пупырь, стряхивая сонную тяжесть.
— Хороша отрава за семью замками, но это еще почище будет. Хочешь, попробуем?
— Че-его?!—вытаращился старик.
— Да нет,— засмеялся Васька.— Не на себе. Собаку или кошку найти надо. Пойдем-ка на улицу, может, кто и набежит.
Пупырь поводил шеей, словно ему мешал воротник, потом почесал бороду.
— Гляди-кась...—забормотал он, потянувшись к руке племянника.— Сказываешь, не хуже... А давай поглядим? Животину такую бездомную мы вмиг раздобудем.
Он вытащил из-за печки валенки, сунул в них ноги и взялся за полушубок.
— Аида, чё ли?
— Не спеши, дядя Софрон. Бутерброд надо сделать. Васька перочинным ножом отрезал от куска кубик сала, выковырял в нем углубление, засунул в него пилюлю и залепил сверху обрезками.
— Вот теперь айда,— сказал он.
Они вышли под звездное, стылое небо, в тишину засыпающей деревни. Скрипел под ногами снег, где-то вдалеке лаяли собаки. Дом Пупыря стоял рядом с током, по другую сторону дороги располагались совхозные мастерские и гараж.
— Живет там одна псина,— вполголоса проговорил Пупырь, ткнув рукой в сторону мастерских.—Счас мы ее выманим. Они нашли Шарика в конуре, пристроенной трактористами к теплой стене кочегарки. Шарик был небольшим рыжим псом с гладкой шерстью. Чтобы стать. бродягой у него не хватало роста и силы. Не прибейся он к людям, жизнь его кончилась бы в первую же зиму. К счастью, природа наградила Шарика удивительным хвостом, который неизменно торчал кверху и заканчивался длинноволосым бутоном, распадавшимся в разные стороны. Когда пес трусил по земле, казалось, что кто-то подшутил над ним, пристроив к хвосту осоковую кочку. Чем-то он напоминал американского скунса, и, может быть, за этот редкостный вид рабочий люд мастерских пригрел собаку. Но за один красивый хвост не очень-то будешь сыт, и Шарик быстро усвоил трюки, которым его обучили работяги: он «служил» и ходил на задних лапах, ползал на брюхе и прыгал через палку—, в общем, зарабатывал свой хлеб как мог. Днем он околачивался во дворе мастерских, убегал в деревню, но на ночь неизменно возвращался к теплой стене кочегарки. И все же, как ни грела эта стена, сытый желудок—приятнее, потому он и выскочил из конуры, потянувшись к руке с хлебной коркой. Проглотив подачку, он затанцевал на своих коротких лапах вокруг бородатого человека, ожидая добавки.
