— Тылы нам нужно прикрыть, чтобы было куда бежать,—раздражаясь, говорил он.—Нашли одного лисовина—найдут и другого, а через год-два застукают и спросят, сколько набарышничал. А ты им квитанцию — для государства старался, мол. Не жадничай, дядя Софрон!—уже тоном приказа сказал он, и на этот раз его привычное «дядя Софрон» прозвучало как «старый дурак!»
Пупырь скрепя сердце подчинился, он съездил в район и сдал шкуры. В госпромхозе так удивились и обрадовались удачливому старику с первосортными шкурами, что охотовед сфотографировал его для районной газеты. Слава пришла к Пупырю в день несчастья. Племяш как в воду глядел, вот только ошибся в сроках. Беда нагрянула откуда ее не ждали, и, может быть, еще не один год печатался бы портрет Пупыря в газете, не встреться на его пути Налим, судьбу которого так круто изменил Димка Моргунов. Он сдержал свое обещание и вскоре вся троица ханкайских корсаров встретилась с прокурором. Их судили за кражу государственных сетей, потому что внести в дело нюансы таких же проделок с сетками самодеятельных рыбаков не представлялось возможным — ни один браконьер не подал, конечно, искового заявления, хотя в зале суда этой публики было достаточно.
Бывший инспектор получил четыре года, его помощник—два. Налим же отделался тремя месяцами. Вернувшись после отсидки в Милую Девицу, он устроился в совхозную кочегарку. В то дымящееся поземкой воскресное утро, когда Пупырь с племянником собирались ехать на грабеж новых мест. Налим шел на смену. На улице было темно и зябко, на душе—паршиво. Напротив кочегарки, возле дома Пупыря он увидел зеленый газик с самодельной будкой кузова. Мотор машины работал, горели красные фонари,—она должна была вот-вот тронуться. Но в это время на крыльце дома появилась старуха и что-то повелительно и негодующе закричала. Из машины вылезли два человека и ушли в дом. Налим поравнялся с газиком и заглянул через стекло—внутри никого не было. Тогда, влекомый непреодолимым инстинктом, мгновенно вспыхнув решительностью и остервенением, он рванул дверцу машины и лихорадочно забегал рукой по груде вещей, наваленных на заднем сидении. Какие-то тяжелые мешки, тряпки... Но вот пальцы наткнулись на ручку чемодана, он дернул его вверх, перевалил на себя и, захлопнув дверцу, побежал к кочегарке. Налетел снежный вихрь и Налим исчез в его круговерти. Сунув добычу в бывшую собачью конуру, он принял у напарника смену и, дождавшись, пока тот уйдет, выглянул на дорогу. Машины там уже не было. От привалившей удачи он крутнул в воздухе кулаками, достал чемодан и унес его в кочегарку. Его пьянила и восхищала смелость и та умная, расчетливая предусмотрительность, которую он видел в том, что закрыл дверцу машины. В чемодане оказался настоящий гастрономический набор: бутылка коньяку, водка и вино, в коробке с надписью «Балык из лосося» лежало аккуратно нарезанное сало. Все это было тщательно перемотано ватой.
— Теперя уже не побьется,— злорадно пробормотал он, закрывая чемодан.
Выйдя из кочегарки, он обошел мастерские, гараж, заглянул в темные окна конторы. Везде было пусто— кто придет сюда в воскресенье? Вернувшись, он первым делом сунул в топку пустой чемодан. Минуту-другую поразмышлял над бутылками—и распечатал водку. Хлеб «на занюх» в кочегарке не выводился, он отломил кусок от общипанной буханки, положил рядом с салом и наклонил бутылку над грязной, со следами чайной заварки, кружкой. В душе его начинался тот особый подъем духа, который предшествует выпивке. Водка знакомо прокатилась внутрь. Налим крякнул, понюхал хлеб, потом со смаком вонзил прокуренные зубы в сало. В первое мгновение ему показалось, что какой-то чудовищный ветер рванулся ему в нутро и он надувается, как лягушка...
Когда на другой» день родственники вернулись в Милую Девицу, им не пришлось разыскивать пропавший чемодан—вся деревня говорила о происшествии в кочегарке. Налим остался жить. Ему повезло: в «закуске» оказался заряд на колонка. Первое время он молчал по понятной причине—какие уж там разговоры после взрыва пластической бомбы на языке, потом, когда хирург починил его — он боялся признаться в воровстве, Но когда Налим понял, что останется беззубым и косноязыким на всю жизнь,—он не выдержал и потребовал отмщения
И Пупырь и его племянник конечно же натерпелись страху, но, к удивлению всей деревни, им все сошло с рук. Возможно, этому обстоятельству способствовало то, что приманка со взрывчаткой затерялась и не попала следствию, хотя говорили, что племянник Пупыря прямо в милиции приготовил свою гремучку из легальных и всем доступных товаров. Как бы там ни было, но получилось так, что Пупыри стали героями, а Налим посмешищем. После выхода из больницы он еще недели две пропьянствовал и исчез неизвестно куда.
Рассказав мне эту диковинную историю, Дуся ушла на работу, я же остался завтракать и только спустя полчаса отправился к причалу, где стояли деревенские лодки. За год местный флот заметно пополнился. Теперь здесь появились скоростные моторки самых последних образцов. Мне повезло: на берегу я встретил Ивана Баева, приятеля Брагина.
— На Лисьем они,— сказал он и охотно одолжил свою лодку.
Я бросил в нее рюкзак и ружье и поплыл.
Как скоротечно время! Казалось, только вчера вернулся Димка и мы плыли по речке на открытие охоты. Но это было не вчера — прошел год, такое большое время в отмеренной нам жизни и такой короткий миг в жизни земли; и за этот миг разительно изменились берега Заманухи: всюду какие-то наспех сколоченные будки, вытоптанная трава, обрывки бумаги, ржавые консервные банки. С тугим ревом носились по реке моторные лодки, и сизый дым отработанных газов пузырями вскипал на воде, заполняя воздух удушливым смрадом.
Димку и Брагина я нашел на месте нашей прошлогодней стоянки. Над водой торчали поплавковые удочки, на гриве горел бесцветный костер, над которым висел закопченный котелок.
—А-а, Синдбад-мореход вернулся!—приветствовал меня Моргунов,— После пальм на коралловых островах к родным камышам?
— Смотрите, что я привез,— сказал я, доставая магнитофон, когда кончилась суета вопросов.
Моргунов повертел его в руках и равнодушно бросил на траву.
— Это же последнее достижение научно-технической революции!— оскорбленный таким пренебрежением, воскликнул я.
Димка уселся на землю, поднял на меня глаза и произнес:
— Послушай, старик, не тащи ты эту революцию хоть сюда. По-моему здесь она безнравственна. Нашим младшим братьям за глаза хватит твоего ружья. Это как раз тот случай, когда ничего хорошего не будет.
— Вот те на!—ядовито сказал я.—Донкихоты несчастные. Захотели остановить колесо... А это, наверно, ваш протест против прогресса?—показал я на гусиные перья, привязанные к лескам удочек.
