12 мая клокотавший огнем Турецкий вал чуть поутих — в отдельных местах появились просветы.
Полковник Ольгин, посланный Мехлисом наводить порядок в войсках, оказался на одном из таких поутихших участков Турецкого вала. Ища объезды среди многочисленных воронок, он на обратном скате заметил совершенно целехонький пятачок земли, как бы самим богом убереженный от огня и металла. Ольгин вышел из броневика, заметил кем-то спрятанный в кустах мотоцикл, шумнул своему водителю, чтобы тот занялся мотоциклом и проверил, есть ли в бачке бензин. Почти у самых ног Ольгина что-то зашуршало, и он отпрянул, обнажил маузер. Шевелилась копна пожухлой травы на самом крутом, обрывистом склоне вала, потом и вовсе загремела под откос эта копна, обнажив огромную дыру — лаз.
— Кто там?! Выходи! — приказал Ольгин.
— Это я, лейтенант Зияков, офицер связи полка…
— Сайкин, не трогай! — остановил Ольгин своего ординарца. — Лейтенант, ты не знаешь, дошло ли до Кашеварова боевое распоряжение командующего фронтом?.. Полковник Кашеваров этим распоряжением назначен командиром войск арьергарда. Слышал?
— Как же! Слышал! Вон там штаб нашей дивизии. — Зияков показал на небольшую возвышенность, к которой уже подбирались султаны разрывов. — Переждем, товарищ полковник, в убежище…
Но Ольгин отказался, он юркнул в броневик и оттуда приказал своему водителю:
— Заводи, поехали!
— Так разбомбят, товарищ полковник! — крикнул Сайкин, уже подбегая к броневику.
Броневик ушел. Началась ожесточенная бомбежка. Край небольшой пещерки обвалился. Зияков забился в самую глубину, дрожал и думал: «Опять, вообще-то, пронесло, но когда-нибудь могу нарваться… О, не надо так думать, Ахмет! Германцы — люди точные. Ой как хорошо быть владельцем, хозяином прибыльного дела! Что захочу, то и заимею. Для немцев открою на берегу уютненький ресторан и начну потихоньку чистить их карманы. У кого карман — у того и сила. Деньги, деньги! Кто кого переборет, тот и король, царь, султан… Отпущу усы, надену золотую тюбетейку…»
Хоть и было тесно в пещерке, Зияков изловчился отбивать поклоны. Шептал: «За тё, чтобы выжить! За тё, чтобы немцы навсегда изгнали русских из Крыма! За тё, чтобы Крым попал в руки Турции! И за тё, чтобы тё состоялось с Акимовым!»
6
Андрей Кравцов устроился на небольшой возвышенности с крутым, почти отвесным скатом на восток. Прошка сразу же приспособил этот скат для укрытия коней — Орлика и своей Ласточки. Он отрыл два продолговатых гнезда-стойла и, поставив коней там, поднялся к Андрею. Метрах в ста от НП Кравцова, в низине, поросшей камышами, были укрыты остальные кони. Из камышей неслось ржание, слышались голоса коноводов, усмиряющих пугливых лошадей. Время от времени над низиной туго рвались бризантные снаряды, засевая землю картечью.
— По коням! — протяжно вывел Андрей. Команду Кравцова продублировали вестовые.
Конники приняли боевой строй.
…Сначала Кравцов вел эскадроны вдоль линии фронта, затем резко развернул строй, бросил его во фланг идущим в атаку немцам. Конники, поддержанные пулеметным и артиллерийским огнем, на всем скаку вонзились в строй атакующих…
Началась жестокая сеча.
Обливаясь кровью, тоскливо ржали кони. Выхваченные из седел пулями и штыками, падали всадники, взмахивали руками, словно ища, за что ухватиться… Как всегда, в сабельном бою майор Кравцов скакал в цепи и отвешивал такие удары, которым позавидовал бы сам черт, прошедший все академии сабельного искусства. Во рту у него пересохло, и он сухим, шершавым языком все пытался захватить на зуб свой прекрасный мягкий ус. Ему удалось это сделать. Прикусив намертво ус, он бросил коня на дыбы и оттуда, с высоты, опустил саблю на голову обезумевшего от страха пехотного офицера — удар был смертельным.
Вдруг впереди Андрея жарким пламенем распорола желтую кисею пыли Прошкина Ласточка, а на ней, чернея кубанкой, орудовал шашкой Прошка, будто бы крутил вокруг себя искрящийся стальной круг.
— Осади! — закричал Андрей и, пришпорив Орлика, обогнал брата.
Теперь Прокопий забеспокоился: «Куда прет?»
— Братеня… хватит! — дотянув до Андрея, крикнул Прошка.
— Цыц! Брей наголо сволочей!
— Андрей! — громче крикнул Прошка и, озлясь на брата за то, что тот ни черта не видит вокруг, и особенно левого фланга, который, спешившись, уже гранатами отбивается от немецких танков, рванул повод Орлика в сторону, чтобы увести Андрея от опасности.
— Руби! — в азарте крикнул Андрей и так пришпорил Орлика, что конь в беге превратился в гривастую стрелу, понес его, почти не касаясь земли.
Уже на закате солнца майор Кравцов врезался в густую толпу немцев. Взмахнул клинком несколько раз и вдруг почувствовал горячий толчок в руку, пальцы разжались, роняя клинок. Он хотел было подхватить его левой рукой, но тут Кравцова сорвали с седла, прижали к земле.
— Прошка! — крикнул Андрей и в ответ услышал ржание Орлика. Конь носился вокруг копошившихся, злобно стонущих людей. Кравцова мяли, били кулаками, сорвали о него петлицы, сдернули один сапог. — Прошка! — звал Андрей и в свою очередь тычком бил в свирепые, ненавистные лица.
Неподалеку, метрах в двадцати, надсадно крякнула бомба, шибанула тугая, горячая волна, сбросила с Кравцова насевших на него немцев. Андрей вскочил, увидел распластанных гитлеровцев. Они были контужены, оглушены. Один из них, похожий в сумерках на зарубленного рыжего офицера, приподнял голову и попытался непослушной рукой открыть кобуру, но так и не открыл, мыча что-то, плюхнулся лицом в песок… Кравцов прыгнул в траншею, пробежал метров сто, украдкой выглянул — эскадроны отходили назад, вслед за ними ползли вражеские танки. На пригорке, там, где полыхали разрывы, носились осиротевшие кони, и среди них белел Орлик. Андрей узнал его по ржанию, раскатистому и тоскливому, похоже, он кликал утерянного хозяина: кто же знает лошадиную душу…
Орлик был умной лошадью, но всего-навсего лошадью, и знал он немного — терпкий запах пота и одежды Кравцова да то ласковое, то твердое, повелительное прикосновение кравцовских рук и ног. Знал он еще его голос, на который шел даже тогда, когда он, этот голос, был сердитый и раздраженный. В другом Орлик не разбирался и многого пугался, пугался особенно тогда, когда поблизости не оказывалось усатого, с выгнутыми от долгой езды в седле ногами человека…
Напуганный взрывом бомбы, затем появившимися из-за гребня черными коробками, из хоботков которых било пламя, Орлик прибежал в то стойло, в котором руки Прошки подносили ему сахар. Стойло оказалось разрушенным. Орлик постоял в задумчивости несколько минут и заржал от нестерпимого одиночества. На его голос прибежали несколько лошадей. Он не знал их, решил уйти. Поплелся тихо, как старый солдат, вдруг осознавший, что теперь некуда спешить, война прокатилась и заглохла, наполнив его тяжелыми раздумьями. За Орликом потащился небольшой табунок таких же печальных и тоже потерявших в страшном клубке боя своих ездоков… Лошади бежали за Орликом неотступно, то обходя, то перепрыгивая через туши убитых четвероногих сотоварищей.
