чем не спрашивал. Потом он снова принимался смолить, и, надо сказать, его сноровке позавидовал бы и чистокровный индеец. Я очень был рад его азартному усердию, так как побаивался, что он заведет разговор про ивы… про то, что они изменились. Ведь если и он это заметил, значит мое неуемное воображение тут ни при чем, значит ивы действительно подступают…
Наконец ему надоело молчать.
– Странно все-таки, – зачастил он скороговоркой, словно хотел поскорее высказаться и прекратить разговор, – очень странно… я имею в виду ту выдру.
Я-то думал, он заговорит совсем о другом, и поэтому уставился на него с откровенным изумлением.
– Лишнее свидетельство того, что место тут совсем дикое. Выдры очень пугливые твари…
– Да я не об этом! – досадливо поморщившись, перебил он. – Я… я… как ты думаешь, это действительно была выдра?
– О господи! А кто же еще?
– Я ведь увидел ее раньше, чем ты. И знаешь, в первый момент она показалась мне слишком большой… выдры такими не бывают.
– Ну мало ли что, лучи так легли на воду, чисто оптический эффект, и темновато уже было…
Свид пропустил мое замечание мимо ушей, думая о чем-то своем.
– И глаза желтые-желтые… – пробормотал он.
– Тоже из-за солнца. – Я рассмеялся, но чуть громче, чем следовало бы. – А сейчас ты, наверное, спросишь, был ли тот малый на лодке всамделиш…
Я осекся, увидев, что он снова замер, обернувшись в сторону ветра с таким выражением лица, что у меня слова застряли в горле. Вновь повисло молчание, и мы продолжили корпеть над своим каноэ. Очевидно, Свид даже не заметил, что я не договорил. Однако минут через пять он поднял голову и, отодвинув в сторону котелок с дымящейся смолой, очень серьезно на меня посмотрел.
– Представь, мне действительно интересно, кто был на той лодке. Я тогда подумал, что это не может быть человек. Он так внезапно появился, сразу на середине реки. Откуда, спрашивается?
На сей раз я не выдержал, моя злость и раздражение выплеснулись наружу.
– Послушай! – заорал я. – Здесь и так хватает всякой чертовщины, зачем же изобретать что-то еще? Лодка была обыкновеннейшим челноком, а лодочник – человеком, нормальным человеком, который хотел поскорее убраться из этого милого местечка. А выдра была выдрой, и хватит валять дурака!
Он продолжал с самой серьезной миной смотреть на меня. И похоже, совсем не обиделся. Это еще больше меня взбесило:
– И ради бога, прекрати изображать, будто ты что-то такое слышишь, это страшно действует на нервы. Ну что тут можно услышать, кроме шума воды и этого проклятого, до чертиков надоевшего ветра!
– Заткнись! – выпалил Свид испуганно, точнее, прошипел. – Это ты валяешь дурака. Притворяешься, как все, кто готов стать жертвой… Можно подумать, ни ты, ни я не понимаем, в чем дело! – с издевательским умилением воскликнул он. – Тебе бы только сохранить свой драгоценный покой и привычные стереотипы. Но все твои попытки себя обмануть бессмысленны, ты сам загоняешь себя в тупик, закрывая глаза на реальное положение вещей.
Мне нечего было ему ответить, потому что он был абсолютно прав, я действительно вел себя как законченный дурак – я, а не он. Столкнувшись с непостижимыми и непредсказуемыми явлениями, он, в отличие от меня, многое понял, не впав при этом в панику, а я, при всех своих амбициях, ничего не заметил. Мне было горько себе признаться, что я оказался куда менее восприимчив, что моя психика менее чутка, что мне удалось не заметить даже те странности, которые творились у меня под носом. Выходит, он все знал, с самого начала… Обескураженный этим открытием, я напрочь забыл намек Свида на то, что кто-то жаждет жертвы и этой жертвой должны стать мы. Как бы то ни было, в ту минуту я отбросил все свои спасительные выдумки, и меня захлестнула ледяная волна страха.
– В одном ты все-таки прав, – сказал Свид, завершая разговор, – лучше поменьше это обсуждать, да и думать об этом не следует: мысли ведь облекаются в слова, а если слова произнести, то все, о чем ты подумал, рано или поздно случится на самом деле.
Днем, пока сохла смола на каноэ, мы пытались ловить рыбу, проверяли скорость течения, запасались дровами и смотрели на неутомимо бурлившую реку. Когда к берегу прибивало плавник, мы отлавливали все эти сучья и коряги длинными ивовыми прутьями. Остров прямо на глазах уменьшался, то и дело отваливался очередной кусок суши, и река жадно и громко его заглатывала. До четырех небо было по-прежнему ясным, и впервые за эти три дня ветер немного присмирел. В пятом часу на юго-западе появились облака и начали медленно затягивать небо.
Надо сказать, это нас весьма порадовало, потому что бесконечные завывания, грохот и рев ветра держали нас в постоянном напряжении. Однако, когда минут через сорок он вдруг вообще стих, наступившая тишина показалась нам еще более гнетущей. Ее, конечно, оживлял гул реки, но это было совсем не то. Водная стихия, безусловно, более мелодична, но ее монотонное звучание быстро приедается. Другое дело ветер с его богатой партитурой: тут и высокие ноты, и низкие, басовые, свои мощные аккорды он извлекает отовсюду – из веток, песка и воды. Незатейливая песенка речных струй слагалась из двух-трех нот, тихих, будто приглушенных педалью, эта мелодия была так печальна, так не похожа на озорные импровизации ветра, что в тогдашнем моем взвинченном состоянии казалась мне чуть ли не траурной.
Еще мы были буквально сражены тем, как все преобразилось, стоило только солнцу скрыться за облаками: радующие глаз пейзажи сразу сделались угрюмыми и зловещими. Меня эти удручающие перемены повергли в полное уныние, и я поймал себя на том, что пытаюсь вычислить, в каком часу взойдет сегодня луна и смогут ли облака приглушить ее коварный свет.
С наступлением великого затишья (ветер лишь изредка напоминал о себе вялыми порывами) вода в реке стала казаться более темной, а ивы словно сдвинулись еще теснее. Они и без ветра продолжали покачиваться, перешептываясь и странно содрогаясь от самых корней до макушек. Когда вполне привычные объекты начинают вести себя столь непривычным образом, это будоражит воображение во сто крат сильнее самых фантастических явлений – сгрудившиеся вокруг в сумеречной полутьме кусты все больше напоминали мне живых и вполне разумных существ. Их непритязательная обыкновенность была только маской, за которой скрывалась злоба, направленная на нас. С наступлением темноты незримые властители этих мест начинают подступать все ближе и ближе. Их манит этот остров, а более всего – мы…
Вот какие поистине неописуемые картины
