Замполит вынул из кармана миниатюрную модель корабля, искусно вырезанную из моржовой кости. Футоров всегда очень гордился этой моделью, сделанной для него старым корабельным мастером в Коргаевой Салме.
Аннушка взяла в руки кораблик и благодарно улыбнулась.
В дверях кают-компании толпились матросы во главе с боцманом. Сняв шапки, они стояли молча, словно в эти торжественные минуты им вручали ленточки бескозырок.
Так уж устроено человеческое сердце: не может оно жить без привязанностей.
Самой большой и сильной привязанностью команды «Вьюги» был горшочек с геранью. Когда боцман впервые принес этот горшочек и поставил на стол в старшинской каюте, матросы прозвали чахлый кустик «замухрышкой». Пришел в каюту механик, посмотрел на «замухрышку» и, покачав головой, сказал, что в каюте никогда не бывает солнца, и герань завянет, если не дать ей света. Тогда электрики раздобыли трехсотсвечовую лампу, соорудили из белой жести колпак-рефлектор и повесили над геранью. Так была решена солнечная проблема. Возникла новая трудность— удобрение. Кто-то из матросов вычитал в календаре, что удобрение можно с успехом заменить табачным пеплом. Тогда матросы поставили в гальюне банку из-под консервов «Язь в томате». В часы, когда матросы собирали в банку пепел, видимость в гальюне была ноль. Стоя впритык друг к другу в тесном помещении, моряки рассказывали байки и с длинных самокруток стряхивали в банку пепел. Чахлый кустик герани окреп, поднялся и зацвел. Матросы часто подходили к старшинской каюте посмотреть через открытую дверь на распустившуюся герань, и никто уже не называл этот красивый цветок «замухрышкой». Горшочек с геранью для каждого из них как-то связывался с далеким домом.
От дверей кают-компании, не сговариваясь, боцман и матросы решительно направились к старшинской каюте.
— Постойте, я сейчас! — крикнул старшина Хабарнов и, мигом слетав в кубрик, принес лист красивой мраморной бумаги.
Боцман завернул горшок в бумагу и бросил вокруг взгляд в поисках, чем можно было бы его перевязать.
Тогда старшина Басов достал из рундука бескозырку, снял с нее ленту и сказал:
— Возьмите, товарищ мичман, я скоро ухожу в запас.
Боцман взял ленту и перевязал цветочный горшочек.
— Девочка родилась на корабле, товарищ мичман, нам ее и крестить, — напомнил Хабарнов.
— Дело говоришь, — согласился боцман. — Какие будут предложения?
— Вьюга! — предложил Федя Тулупов.
— Чего, чего? — удивился боцман.
— Вьюга — женского рода… — уже не так смело пояснил Тулупов.
— Вот бы тебя, Тулупов, оженить на Вьюге!
— Светлана… — сказал Нагорный и покраснел.
— А что? Светлана хорошее, светлое имя. Возражений нет?
— Нет! — за всех ответил старшина Басов.
Сопровождаемый матросами, держа на вытянутых руках цветок, Ясачный не торопясь направился в кают-компанию.
Куда девались блестящие ораторские способности боцмана! Он словно проглотил язык:
— Вот… От матросов корабля… — еле выговорил он и, передав Аннушке в руки горшок с геранью, добавил: — Матросы и старшины просят назвать девочку Светланой. Обычай такой есть — на корабле родилась, на корабле и крестить…
Женщине трудно было держать на весу тяжелый цветочный горшок, она поставила его на грудь, и капля материнского молока просочилась сквозь тонкую блузку.
Посмотрев на улыбающиеся лица матросов, Аннушка перевела взгляд на герань и, с трудом сдерживая слезы благодарности, прочла на ленте тисненные золотом слова: «Морские части погранвойск».
Остап Максимович Крамаренко проснулся рано. Поставив на электрическую плитку чайник, он открыл форточку и по привычке, приобретенной еще в военном училище, взялся за гантели. Как бы он ни устал, когда бы он ни лег накануне, десять минут зарядки каждое утро стали для него такой же привычной потребностью утреннего туалета, как душ или бритье. Брился он каждый день, сначала потому, что этой элементарной опрятности требовало от него высокое звание офицера, а теперь еще и потому, что борода стала седой и хотелось скрыть это не только от окружающих, но и от самого себя.
Бреясь, он рассматривал свое лицо в зеркале. Когда-то у Остапа Максимовича были глаза с огоньком, теперь они поблекли и как-то выцвели, время вытравило их молодой блеск. Волосы, хотя и не утратили своего былого цвета, — поредели.
— Да, — вздохнул Остап Максимович, — время идет.
Протерев одеколоном лицо, он взял помазок, бритву и пошел в ванную комнату. Он ходил из кабинета в спальню, из спальни в столовую, и шаги его гулко, точно на вокзале, отдавались эхом в большой квартире, еще так недавно населенной многочисленными обитателями. Жена умерла в начале этого года. Старшая дочь Татьяна забрала своих сыновей и уехала на Дальний Восток к мужу, пограничнику, его перевели на Курилы. Младшая, Ольга, в Архангельске строит корабли. Была большая дружная семья, целых три поколения — шесть человек, а теперь один…
«Квартиру поменять, что ли? — подумал Остап Максимович. — Возьму одну комнату, куда мне такие хоромы…»
Стоя у окна, он любовался открывающейся перед ним панорамой. Этот город и порт росли вместе с ним, на его глазах.
В форточку врывались звуки тифонов, гудки буксиров, сирены катеров, пыхтение паровых кранов, урчание лебедок.
Ему был виден весь порт: десятки судов тралового флота — сейнеры, рефрижераторы с белыми надстройками, нарядные пассажирские теплоходы, сухогрузные «коммерсанты».
Большая туча, гонимая северо-восточным ветром, быстро закрыла часть горизонта. Ветер нес мелкий и жесткий, точно пшенная крупа, снег. Южнее города небо было светлым, яркая радуга вставала где-то за сопками противоположного берега, уходя ввысь, в синеву.
По улице строем с песней прошла рота курсантов-пограничников.
Остап Максимович направился на кухню и налил себе стакан крепкого чая.
В отряд полковник пришел, как всегда, одним из первых. В вестибюле возле витрины с призовыми кубками дежурный по части отдал ему рапорт. На площадке третьего этажа пограничник, стоявший на посту возле знамени, приветствовал его, взяв автомат «на караул».
Остап Максимович вошел в свой кабинет и вызвал оперативного дежурного.
Закончив доклад об изменениях в оперативной обстановке за ночь, дежурный протянул ему голубой бланк радиограммы:
— Только что- поступила, товарищ полковник.
Полковник взял радиограмму и, отпустив дежурного, прочел:
«В КВАДРАТЕ 35–41 ОБНАРУЖЕНО НОРВЕЖСКОЕ СУДНО «ХЬЕККЕ УЛЕ», СЛЕДУЮЩЕЕ КУРСОМ ЗЮЙД-ОСТ. ПАРАЛЛЕЛЬНЫМ С НИМ КУРСОМ В ЧЕТЫРЕХ КАБЕЛЬТОВЫХ МОРИСТЕЕ — МОТОБОТ «БЕНОНИ» БЕЗ ФЛАГА».
