Сэр Вильям приостановился, но все было тихо, темно, за исключением одной двери, из-за которой лился в щель поток света.
Он открыл эту дверь и вошел.
Затем он запер ее на ключ изнутри, а ключ сунул в карман.
Комната была огромная, с более чем скромной обстановкой, освещена она была керосиновой лампой, стоявшей на столе в центре комнаты.
В дальнем конце ее сидевший на стуле человек вдруг поднялся на ноги с радостным восклицанием, перешедшим в крик удивления, за которым последовало ругательство.
— Что за дьявольщина? Зачем вы заперли эту дверь? Откройте ее, сэр, да поскорее.
Сэр Вильям даже не ответил.
Он подошел к стоЛу, открыл свой саквояж и вынул из него целую кучу вещей: зеленую бутылочку, стальную полосу для разжимания челюстей, какие употребляют дантисты, пульверизатор и ножницы странной формы.
Синьор Ламберт глядел на него остолбеневшими глазами, точно парализованный гневом и удивлением.
— Кто вы такой, черт возьми? Чего вам нужно?
Сэр Вильям снял плащ, положил его на спинку стула и впервые поднял глаза на певца.
Последний был выше его, но гораздо худощавее и слабее.
Инженер, несмотря на невысокий рост, обладал геркулесовской силой; мускулы его еще более укрепились благодаря тяжелому физическому труду.
Широкие плечи, выпуклая грудь, огромные узловатые руки придавали ему сходство с гориллой.
Ламберт откинулся назад, испуганный странным видом этой фигуры, ее холодным безжалостным взором.
— Вы пришли обокрасть меня? — задыхаясь, спросил он.
— Я пришел, чтобы поговорить с вами. Моя фамилия Спартер.
Ламберт сделал усилие вернуть себе хладнокровие.
— Спартер! — повторил он тоном, которому старался придать небрежный оттенок. — Значит, если я только не ошибаюсь, сэр Вильям Спартер? Я имел удовольствие встречаться с леди Спартер и слышал, как она говорила про вас. Могу я узнать цель вашего посещения?
Он застегнулся нервной рукой.
— Я пришел, — сказал Спартер, вливая в пульверизатор несколько капель жидкости, заключающейся в зеленой бутылочке, — я пришел изменить ваш голос.
— Мой голос?
— Именно.
— Вы с ума сошли! Что это значит?
— Будьте добры лечь на эту кушетку.
— Но это сумасшествие! Ага, я понимаю. Вы хотите запугать меня. У вас имеется для этого какой-нибудь мотив. Вы, вероятно, воображаете, что между мной и леди Спартер существует связь. Уверяю вас, что ваша жена…
— Моя жена не имеет никакого отношения к этому делу ни в данный момент, ни раньше. Ее имени нет надобности произносить. Мои мотивы чисто музыкального характера. Ваш голос не нравится мне: его надо вылечить. Ложитесь на кушетку.
— Сэр Вильям, даю вам честное слово…
— Ложитесь.
— Вы душите меня! Это хлороформ. На помощь! Ко мне! На помощь! Скотина! Пустите меня, пустите, вам говорят! А-а! Пустите! Ля-ля-ля-я!..
Голова его откинулась назад, а крики перешли в несвязное бормотание.
Сэр Вильям подошел к столу, на котором стояла лампа и лежали инструменты.
VII
Несколько минут спустя, когда джентльмен в плаще и с саквояжем показался снова в аллее, кучер «брухама» услыхал, что его зовет какой-то хриплый гневный голос, раздающийся внутри дома.
Затем послышался шум неверной походки, и в кругу света фонарей «брухама» показался его господин с лицом, побагровевшим от гнева.
— С этого вечера, Холден, вы больше не состоите у меня на службе. Вы разве не слышали мой зов? Почему вы не явились?
Кучер испуганно взглянул на своего принципала и вздрогнул, увидав цвет груди его сорочки.
— Да, сэр, я слышал чей-то крик, — доложил он, — но это кричали не вы, сэр. Это был голос, которого я ни разу не слышал раньше.
VIII
«На последней неделе меломаны оперы испытали большое разочарование. писал один из наиболее осведомленных рецензентов. — Синьор Ламберт оказался не в состоянии выступить в разных ролях, о которых было давно объявлено.
Во вторник вечером, в последнюю минуту перед спектаклем, дирекция получила известие о постигшем его сильном нездоровье; не будь Жана Каравати, согласившегося дублировать роль, оперу пришлось бы отменить.
Далее было установлено, что болезнь синьора Ламберта гораздо серьезнее, чем думали; она представляет собой острую форму ларингита, захватившего собой и голосовые связки, и способна вызвать последствия, которые, быть может, окончательно погубят красоту его голоса.
Все любители музыки надеются, что эти новости окажутся слишком пессимистическими, что скоро мы снова будем наслаждаться звуками самого красивого из теноров, которые когда-либо оглашали собой лондонские оперные сцены.»
Пробел в жизни Джона Хёксфорда
Странным и удивительным кажется, если посмотришь, как на нашей планете самый маленький и незначительный случай приводит в движение целый ряд последовательных событий, которые переплетаются между собою до того, что их окончательные результаты становятся чудовищными и неисчислимыми. Приведите в движение силу, хотя бы ничтожную, и кто может сказать, где она окончится или к чему она приведет. Из пустяков возникают трагедии, и безделица одного дня созревает в катастрофу другого. Устрица извергает выделения, которые окружают песчинку, и таким образом появляется на свете жемчужина; искатель жемчуга вытаскивает ее из воды, купец покупает и продает ювелиру, который отдает ее покупателю. У покупателя ее похищают два бездельника, которые ссорятся из-за добычи, один убивает другого и гибнет сам на эшафоте. Здесь прямая цепь событий с больным моллюском в качестве первого ее звена и с виселицей в качестве последнего. Не попади эта песчинка во внутренность раковины, два живых, дышащих существа со всеми их скрытыми задатками к добру и злу не были бы вычеркнуты из числа живых. Кто возьмет на себя оценку того, что действительно мало и что велико?
Таким образом, когда в 1821 году дон Диэго Сальвадор подумал, что если еретики в Англии платят за ввоз коры его пробкового дуба, то ему стоит основать фабрику для приготовления пробок, то, конечно никому и в голову не могло прийти, что это может нанести вред интересам части человечества. Когда дон Диэго прогуливался под липами, куря папироску и обдумывая свой план, он и не подозревал, что далеко от него, в неизвестных ему странах, его решение вызовет столько страдания и горя.
Так тесен наш старый земной шар, и так перепутаны наши интересы, что человеку не может прийти в голову новая мысль, чтобы какому-нибудь бедняку не сделалось от этого лучше или хуже.
Дон Диэго был капиталистом, и абстрактная мысль скоро приняла конкретную форму большого четырехугольного оштукатуренного здания, где две сотни его смуглых соотечественников работали своими ловкими, проворными пальцами за плату, на которую не согласился бы ни один английский мастеровой. Через несколько месяцев результатом этой новой конкуренции было резкое падение цен в торговле, серьезное для самых больших фирм и гибельное для менее значительных. Несколько давно основанных фирм продолжали производство в том же размере, другие уменьшили штаты и сократили издержки; одна или две заперли магазины и признали себя разбитыми. К этой последней злополучной категории принадлежала старинная и уважаемая фирма братьев Фэрбэрн из Бриспорта. Многие причины привели к этому несчастью, но дебют дона Диэго в качестве пробочного фабриканта довершил дело. Когда два поколения тому назад первый Фэрбэрн основал дело, Бриспорт был маленьким рыболовным городком, не имевшим ни одного занятия для излишка своего населения. Люди были рады иметь безопасную и постоянную работу на каких бы то ни было условиях. Теперь все это изменилось, так как город развернулся в центр большого округа на западе, а спрос на труд и его вознаграждение пропорционально возросли; с другой стороны, когда плата за провоз была разорительна, а сообщение медленно, виноторговцы Экзетера и Барнстопля были рады покупать пробки у своего бриспортского соседа; теперь большие лондонские фирмы стали посылать странствующих приказчиков, которые соперничали друг с другом в приобретении покупателей до того, что местные торговцы лишились прибылей. Долгое время положение фирмы было непрочно, но дальнейшее падение цен решило дело и заставило мистера Чарльза Фэрбэрна, директора, закрыть свое заведение. Стоял мрачный, туманный субботний день, когда рабочим заплатили в последний раз, и старое здание должно было окончательно опустеть. Мистер Фэрбэрн, с озабоченным лицом, убитый горем, стоял на возвышении возле кассира, который вручал маленький столбик заработанных ими шиллингов и медных монет каждому из дефилировавших мимо его стола рабочих. Обыкновенно служащие ухолили поспешно, как только получали плату, словно дети, распускаемые из школы; но сегодня они не уходили, образовав небольшие группы в большой мрачной комнате и разговаривая вполголоса о несчастии, постигшем их хозяев, и о печальном будущем, ожидавшем их самих. Когда последний столбик монет был передан через стол и последнее имя проверено кассиром, вся толпа молча окружила человека, который недавно был ее хозяином, и стояла в ожидании, что он скажет. Мистер Фэрбэрн смутился, так как не предвидел этого и присутствовал при раздаче жалованья по вошедшей в привычку обязанности. Он был молчаливый, недалекий человек, и неожиданный призыв к его ораторским способностям озадачил его. Он нервно провел длинными белыми пальцами по худой щеке и слабыми водянистыми глазами взглянул на повернутые к нему серьезные лица.
