— Судья — Ураз.
Кулбатыр резко вскинул голову:
— Не Хасена ли сын?
— Да, он самый. Человек...
Но Кулбатыр не дал договорить.
— Человек? Кто человек?! — заорал он. — Ураз — человек? Зверюга он. Зве-рю-га!
— Но я... я совсем не знаю его, — залепетал Раис.
— Еще узнаешь! — Кулбатыр рывком вскочил. — Брешете, сволочи! — прорычал он. — Я вам покажу решения! Придется прежде с моим решением ознакомиться. — И посмотрел на Раиса: — Напрасно ты думаешь, что мне не удастся осуществить задуманного. Удастся.
Раис, поднявшийся следом за зятем, вглядывался в его лицо, пытаясь разгадать смысл его угрозы. Кулбатыр, видимо весь во власти мысли, внезапно пришедшей к нему, крепко сжимал рукоятку кинжала, на Раиса не смотрел.
Уже почти стемнело. Из степи веяло прохладой, па небосводе, подслеповато помаргивая, зажигались звезды. Округа наполнилась руладным стрекотанием кузнечиков. Неподалеку беспокойно фыркали кони.
— Что ты собираешься сделать, жезде? — спросил Раис.
— А по-твоему, что я должен делать? — уставился на него Кулбатыр.
— Наверно, уходить тебе надо, — неуверенно произнес Раис — Если поймают — несдобровать.
Усы Кулбатыра покривила диковатая усмешка. И тут же исчезла. Брови его снова сошлись на переносье. Он думал. Потом выдохнул всей грудью, будто сбросил какой-то груз, сказал внятно, твердо и, как показалось Раису, с каким-то просветлением:
— Правильно думаешь, Раис. Правильно. Надо мне уходить. И я уйду. Только не один, а, как мы и решили, вместе с Аккагаз. Дети пусть пока у матери останутся — не выдержать им дороги. А к тебе у меня просьба. Сделай доброе дело, проводи нас, пока мы не уйдем подальше отсюда. (Раис с готовностью кивнул.) А сейчас поезжай к Танату. Нарулген — это же совсем рядом. Дорога много времени не отнимет. А раз Танат решил делать добро, пусть делает до конца. Пусть докажет, что он мне настоящий товарищ — протянет руку помощи в трудную минуту. Передай, что именно так я и сказал. Мы будем уходить в Туркмению. Пусть сопровождает хотя бы до половины пути. Пару дней проведем в Карагандыкумах: если начнется погоня, только в песках и можно сбить ее со следа. Сегодня же ночью вы с Аккагаз покинете аул. Прихватите все необходимое. Продуктов побольше: известно, что нам предстоит... В пески сразу не суйтесь, чтобы раньше времени не наследить. Переедете бродом Калдыгайты, ступайте к Жиделисаю. Там безлюдно. А завтра вечером ждите меня в Батпакты, на той стороне туранговой рощи Котантал. Ты же бывал в тех местах? (Раис кивнул.) Танату скажи, чтоб ни в коем случае не заезжал в наш аул: попадется кому-нибудь на глаза — сразу разговоры пойдут. Пусть ждет меня завтра утром под Кыземшеком. А я еще одно дело сделаю... Все понял? Отправляйся в аул и передай Аккагаз все, что я сказал. Да уговорите там мать, чтоб не поднимала рева. Привлекать внимание людей не в наших интересах. Ступай, Раис...
— Хорошо, жезде.
Они сели на коней и направились к темнеющему в ночи силуэту Кыземшека. У подножия разделились.
— Да поможет тебе аллах, Раис!
— Будем надеяться, что встретимся живыми и здоровыми, жезде!
Парень повернул к своему аулу — Жылкыкудуку, а Кулбатыр — к Аккумам.
Северо-западнее Аккумов простиралась долина довольно внушительных размеров. Вдалеке она постепенно переходила в ровную степь, которая и упиралась в речку Калдыгайты. Здесь ставили свои юрты несколько аулов. Что же касается части ложбины, примыкавшей к Аккумам, она, как правило, была безлюдной: супесь с редкими уродливыми кустами караганника не привлекала скотоводов — слишком скудные земли.
Кулбатыр, петляя между приземистыми песчаными холмами, направлялся именно туда. Крепко стиснутые зубы, сведенные в одну линию густые брови, напряженность, с которой он держался в седле, — весь его облик выражал отчаянную решимость. Сейчас в нем не было ни переливающейся через край ярости, ни всепоглощающего гнева. В глазах его копилась тяжелая, черная ненависть. И хотя это чувство захватило, казалось, всего его, не давая думать больше ни о чем, Кулбатыр безошибочно следовал намеченным путем, все замечая в дороге и все узнавая.
Вот тут проходила некогда тропа караванщиков, направлявшихся в Кокжар. Вон там, за последними зарослями чагыра и караганника, поднимаются голые светлые вершины последних барханов Аккумов.
Высоко в небе стояла луна. Полная желтая луна, похожая на большое блюдо, которое хозяйка наполнила только что взбитым маслом. Мягкие лучи ее заливали округу серебристо-молочным приглушенным светом, оглаживали склоны холмов, проникали до самых днищ оврагов, ни одна былинка не оставалась без их нежной ласки.
Добравшись до лощины, заросшей полынью, одинокий всадник с рыси перешел на шаг. Возле некогда отвесного, а теперь осыпавшегося пологого склона он остановился и слез с лошади.
«Это где-то здесь», — подумал он.
Поднялся по склону наверх и начал оглядываться по сторонам, стараясь сориентироваться. Наконец глаза его остановились на небольшой купе кустов акации, и он не столько узнал место — узнать было трудно, — сколько догадался, что это именно там.
Пять лет назад, когда он был тут в последний раз, на месте буйно разросшихся сейчас кустов торчало лишь несколько довольно чахлых веточек. Он подошел к этим кустам, отмерил пять шагов на восток, потом сделал еще шаг вправо, скинул бешмет, опустился на колени и вонзил кинжал в мягкую, податливую, едва скрепленную корнями полыни землю.
Он не ошибся. На глубине сантиметров тридцати кинжал ткнулся во что-то твердое. Кулбатыр стал быстро откапывать находку и вскоре вытащил из ямы довольно длинный предмет, обернутый в старую промасленную кошму и перевязанный волосяным арканом.
Некоторое время сидел передыхая и отирая со лба выступивший пот. Потом взрезал аркан и развернул кошму. Перед ним лежала новенькая винтовка, вороненая сталь которой матово поблескивала в свете луны. Был тут такой же новенький наган и небольшой брезентовый мешок, наполненный патронами.
Из своего коржуна Кулбатыр достал большую тряпку и принялся оттирать с оружия масло. От времени масло загустело и крепко пристыло к металлу. Оттиралось оно плохо. Пришлось немало повозиться, прежде чем винтовка и наган были приведены в порядок. Кулбатыр зарядил и то, и другое, и грохот выстрелов распорол ночную тишину. Испуганный жеребец метнулся в сторону, чуть не порвав аркан, которым был привязан к кустам.
Револьвер Кулбатыр сунул за пазуху, винтовку кинул за плечи, оперевшись на стремя, легко бросил в седло свое большое тело и отправился в сторону Жылкыкудука.
Время перевалило за полночь и луна начала уже меркнуть, когда он добрался до берега Калдыгайты. Сдерживая коня, он неслышно подъехал близко к аулу и прислушался. Рядом с четырьмя юртами, приткнувшимися к песчаным барханам, можно было различить чернеющие силуэты коров и овец. Не доносилось ни звука — аул безмятежно спал.
