До скорого. "
Ниже было приписано почерком матери:
"Тим! Твой дядя был козлом, а стал сумасшедшим. Не знаю, что лучше, но ты его поменьше слушай.
Целую — ма. "
Тимка сложил записку и, убирая её в карман, спросил:
— Тут сказано, что вы были козлом, а стали сумасшедшим. Как это понимать?
— Проходи, — дядя посторонился. — Это отдельная тема.
Пока Тимка мылся, закрыв за собой дверь на задвижку и придвинув к ней стиральную машинку, дядя вроде бы вёл себя адекватно — ходил туда-сюда, что-то трубно напевал, гремел на кухне. Тим, отфыркиваясь, почти успокоился и выстроил непротиворечивую версию: дядя сидел, сидел долго и за что-то серьёзное, а теперь ударился в религию или что-то вроде этого, как часто бывает с зэками. Это мальчишку почти успокоило. А когда он вышел, то на кухонном столе царил бардак, но бардак приятный.
— Я разобрать ничего не успел, — объяснял натянувший джинсы дядя.
— Ехал долго, устал, сразу как твоих проводил, спать завалился. Вот привёз, сейчас поедим. Я голодный, ты, думаю, тоже.
На столе лежали копчёный окорок, ветчина, снизки солёной и копчёной же рыбы, стояли банки с грибами, вареньем, настоящий деревянный бочонок с надписью «МЁД», ещё один бочонок — без надписи — пучки зелени, какая-то другая вкусность, высился большущий круглый каравай хлеба.
— Садись давай, племяш, — предложил дядя, выхватывая из-за банок ножны, а из них — длинный, чуть изогнутый нож со светложёлтой, оправленной в медь, рукояткой. Этим ножом он, прижав каравай к груди, отхватил от него несколько ломтей, отчекрыжил от окорока кусок в два пальца толщиной, рассёк надвое огурец, соорудил из всего этого что-то вроде бутерброда и начал упоённо жевать. — Режь сам, чего хочешь.
Вид ножа, ничуть не похожего на магазинные изделия, укрепил Тима в сделанных выводах. Он сел, оплёл по привычке ножки табурета ногами, взял нож и спросил:
— А как вас зовут?
— А, да… Называй просто дядя Слава. Я вообще-то Вячеслав… Твои то только вечером вернутся? — Тим кивнул. — Ну и ладно… Рубай давай, что на тебя смотрит…
Тим кивнул снова, вертя в пальцах нож…
…Он не хотел подслушивать, честное слово. Даже не очень-то думал о невесть откуда взявшемся дяде, а просто лежал в постели в своей комнатке и размышлял о причинах, по которым не появилась девчонка, с которой они договорились встретиться. За свои четырнадцать лет, сменив вместе с родителями три места жительства, Тим привык к мысли, что девчонки стервозины и обманщицы, но каждый раз очередное подтверждение этого факта расстраивало. И только через какое-то время он сообразил, что уже довольно давно прислушивается машинально к разговору за неплотно прикрытой дверью…
…Вячеслав Игоревич Богданов, старший брат тимкиной матери, сбежал из дома, когда ему исполнилось 14, в 82 м году. Тогда как правило таких беглецов находила и возвращала в двадцать четыре часа милиция, но Славке повезло… или не повезло, как сказать. О своих приключениях на просторах СССР дядя рассказывать не стал, ограничившись словами, что "был я порядочной сволочью". Может быть, именно благодаря этому к двадцати пяти годам у него в городе СанктПетербурге была своя нехилая фирма, занимавшаяся скупкой, перекупкой, вывозом и завозом всего на свете. Двадцатипятилетний бизнесмен, не гнушавшийся никакими средствами для приращения капитала, женился по любви, и в 94 м родился сын, Максим. О своей родне Вячеслав Игоревич думал ровно столько же, сколько обо всех людях вокруг — или не думал вообще, цинично презирая таких за то, что они "не умеют держать нос по ветру". Даже 98й год с его дефолтом не поколебал могущества бизнесимперии Богданова — напротив, обогатил его, одного из немногих. А на следующий год он отправил семью на курорт в Таиланд, а сам поехал на встречу с деловыми партнёрами в Хельсинки, собираясь присоединиться к жене и пятилетнему Максиму потом.
Они погибли, когда упал экскурсионный вертолёт — за час до прилёта Богдановастаршего.
Удачливый бизнесмен схоронил то, что удалось найти в обгорелых останках машины и начал пить. Он пил упорно и страшно — месяц, другой, третий, чуть не застрелил начальника личной охраны, ходил по трущобам и швырялся в бомжей и беспризорников сотенными купюрами (долларами, конечно), бессвязно просил прощенья, врывался в церкви и высыпал пачки банкнот перед ошалевшими священниками, умоляя вернуть жену и сына, опять пил… Так продолжалось почти полгода. Наконец, исхудавший, синий от пьянства, страшный и молчаливый, он пришёл в себя и, созвав совет директоров компании, начал её распродажу по частям. Выплатил годовые премиальные всем сотрудникам. Заплатил личные долги тех, у кого они были. Устроил для многих разные бытовые проблемы. Дал банкет, на котором вдруг сказал, что глубоко и страшно заблуждался, что все вокруг идиоты, потому что верят, что могут купить всё, а на самом-то деле…
Он не договорил.
И — исчез. Вместе с огромной даже по западным меркам суммой денег, переведённых в золото и ценные бумаги на предъявителя. Пропал где-то на просторах России, и предпринимавшиеся очень многими людьми (и организациями) попытки его найти не дали никакого результата…
… И двадцать четыре года молчал, зараза! — по голосу мамы Тим понял, что она немного выпила. — Ну какая же ты зараза, братишка… Ну ладно, пока ты был богатый буржуин и знаться ни с кем не хотел… А потом?! А последние шесть лет?!
— Оль, ты прости, — басил дядя Слава. — Дело такое… В общем, занят я был выше крыши.
— Ты хоть у стариков-то был?
— Да был, а как же… Я от них к вам…
— Они ж тебя, козла, мёртвым уж давно считали…
— Да всё я понимаю…
— Ладно, Ольга, — вмешался отец Тима, — чего теперь, люди ещё и нетакое отмачивают… Давайка…
— Давай, ага…
— Только мне немного…
Позвякиванье, побулькиванье (Тимка вертанулся в постели и хихикнул).
— Домашняя, что ли?. Хорошая штука.
— Старый рецепт… Вот, это попробуй, тоже сами коптили…
— Погоди, братишка, я так и не поняла, ты что, фермером заделался? Не говори, что да, я со смеху умру, ты ж курам боялся подходить…
— А ты зря ржёшь, Олька. И фермером тоже. И ещё много кем.
— Оно тебе надо? Сам говоришь, что денег ты с собой увёз ого…
— …и поместил удачно… Кстати, вот…
— Убери.
— Не убери, а возьмёшь. Считай, что от своей совести откупаюсь.
— Была бы она у тебя… Убери, говорю!
— Слушай, Оль… — голос отца.
— А ты вообще молчи.
— Жена да убоится своего мужа… — это дядя Слава.
— …да не дюже! — мать отрезала. — Не возьмём.
