Простоватое его лицо, усѣянное веснушками и обрамленное волосами желтаго цвѣта, озарялось умными темносиними глазами, которые свѣтились искренностью и дружескимъ чувствомъ товарищества. Они способны были также иногда подмигивать съ веселымъ юморомъ. Если бы у Давида Вильсона не вырвалось одного злополучнаго словца, то онъ, безъ сомнѣнія, сразу же сдѣлалъ бы блестящую карьеру на Даусоновской пристани. Роковое словцо сорвалось, однако, съ устъ молодого адвоката въ первый же день по прибытіи его въ городокъ и скомпрометировало его въ конецъ. Только-что онъ успѣлъ познакомиться съ группою горожанъ, когда запертая гдѣ-то собака принялась лаять, ворчать и выть. Поведеніе этого невидимаго пса оказывалось до такой степени непріятнымъ, что молодой Вильсонъ позволилъ себѣ замѣтить, словно разсуждая вслухъ съ самимъ собою:
— Какъ жаль, что мнѣ не принадлежитъ хоть половина этой собаки!
— Почему именно? — освѣдомился кто-то изъ горожанъ.
— Потому что я бы убилъ тогда свою половину.
Собравшаяся вокругъ новаго пріѣзжаго толпа горожанъ принялась всматриваться въ его лицо не только съ любопытствомъ, но и съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ, но не нашла тамъ никакого разъясненія. Убѣдившись, что ничего не могутъ прочесть на лицѣ Вильсона, мѣстные обыватели отшатнулись отъ него, какъ отъ чего-то несуразнаго и принялись конфиденціально о немъ разсуждать. Одинъ изъ нихъ сказалъ:
— Кажись, что это набитый дуракъ.
— Чего тутъ казаться? Онъ и въ самомъ дѣлѣ глупъ, какъ пѣшка! — возразилъ другой.
— Одинъ только идіотъ могъ выразить желаніе быть хозяиномъ половины собаки, — подтвердилъ третій. — Что, по его мнѣнію, сдѣлалось бы съ чужой половиной собаки, если бы онъ убилъ свою? Неужели онъ думалъ, что она останется въ живыхъ?
— Должно быть, что такъ, если только онъ не безсмысленнѣйшій изъ всѣхъ дураковъ въ свѣтѣ. Если бы онъ этого не думалъ, то пожелалъ бы владѣть цѣлой собакой. Онъ сообразилъ бы тогда, что, убивъ свою половину, заставитъ околѣть также и чужую, а потому будетъ подлежать по закону такой же отвѣтственности, какъ если бы убилъ не свою, а именно чужую половину. Надѣюсь, что вы, джентльмэны, смотрите на дѣло съ этой же точки зрѣнія?
— Ну, да, разумѣется, если бы ему принадлежала половина собаки безъ точнаго указанія, которая именно, то онъ попался бы неизбѣжно впросакъ. Образъ дѣйствій этого молодца оказался бы незаконнымъ даже и въ томъ случаѣ, если бы ему принадлежалъ одинъ конецъ собаки, напримѣръ, передняя часть, а другому, ну, хоть, задняя часть. Въ первомъ случаѣ, если онъ убьетъ половину собаки, никто не въ состояніи утвердительно сказать, чья именно половина убита, но если ему принадлежала, напримѣръ, передняя половина собаки, то, пожалуй, онъ могъ бы еще какъ-нибудь ее убить и отвертѣться передъ закономъ.
— Ну, нѣтъ, это бы ему у насъ не удалось, его притянули бы къ суду и заставили бы отвѣтить за смерть задней половины, которая бы непремѣнно околѣла. Я думаю, что на вышкѣ у новоприбывшаго не все въ порядкѣ.
— А мнѣ кажется, что у него тамъ ровнехонько ничего нѣтъ.
Номеръ третій рѣшилъ:
— Такъ или иначе, а онъ всетаки набитый болванъ.
— Это еще вопросъ, набитый или пустоголовый? — возразилъ четвертый. — Во всякомъ случаѣ, нельзя отрицать, что это идіотъ самой чистой воды, какого только можно было отыскать въ восточныхъ штатахъ.
— Да-съ, сударь, я лично считаю его безмозглымъ дурнемъ! — объявилъ номеръ пятый. — Таково личное мое мнѣніе, но каждому, кому угодно, предоставляется смотрѣть на дѣло иначе.
— Я совершенно согласенъ съ вами! — сказалъ номеръ шестой. — Новоприбывшій настоящій оселъ, и я считаю позволительнымъ сказать, что если голова у него и набита чѣмъ-нибудь, то непремѣнно мякиной. Если это не мякинная голова, то я самъ не судья, а, съ позволенія сказать, первѣйшій болванъ. Вотъ какъ-съ!
Участь Давида Вильсона была рѣшена. Инцидентъ этотъ облетѣлъ весь городъ и обсуждался серьезнѣйшимъ образомъ всѣми обывателями. Не прошло и недѣли, какъ новоприбывшій утратилъ уже христіанское имя, которое замѣнилось прозвищемъ «мякинная голова». Съ теченіемъ времени Вильсонъ пріобрѣлъ общую любовь новыхъ своихъ согражданъ, но прозвище мякинной головы успѣло уже прочно за нимъ утвердиться. Приговоръ, постановленный въ первый день по прибытіи Вильсона въ городъ, призналъ его набитымъ дурнемъ, и ему никакъ не удавалось добиться отмѣны иля хотя бы даже смягченія этого приговора. Съ прозвищемъ «мякинной головы» вскорѣ перестало соединяться какое-либо обидное или вообще насмѣшливое значеніе, но тѣмъ не менѣе, оно словно срослось съ Вильсономъ и сохранялось за нимъ въ продолженіе болѣе двадцати лѣтъ.
Адамъ былъ человѣкъ и этимъ объясняется все. Онъ чувствовалъ вожделѣніе къ яблоку не ради самого яблока, а потому, что ему было запрещено вкушать отъ такового. Жаль, что ему не было запрещено вкушать отъ змія: тогда онъ непремѣнно съѣлъ бы эту проклятую тварь.
Изъ календаря Вильсона Мякинной Головы.
Мякинноголовый Вильсонъ привезъ съ собою небольшую сумму денегъ и купилъ себѣ маленькій домикъ, находившійся какъ разъ на западной окраинѣ города. Между нимъ и домомъ судьи Дрисколля находилась лужайка, по серединѣ которой забитъ былъ частоколъ, служившій границею обоихъ владѣній. Нанявъ небольшую контору на главной улицѣ, Вильсонъ снабдилъ ее небольшою вывѣской съ надписью: «Давидъ Вильсонъ. Стряпчій и юрисконсультъ. Землемѣръ, счетоводъ и т. д».
Роковое словцо Вильсона лишило его, однако, всякой возможности успѣха, по крайней мѣрѣ, на юридическомъ поприщѣ. Никому не пришло въ голову хотя бы даже заглянуть въ его контору. По прошествіи нѣкотораго времени Вильсонъ закрылъ свою контору, снялъ вывѣску и повѣсилъ ее на своемъ собственномъ домѣ, предварительно закрасивъ эпитеты стряпчаго и юрисконсульта. Онъ предлагалъ теперь свои услуги лишь въ скромномъ качествѣ землемѣра и опытнаго счетовода. Отъ времени до времени его приглашали снять планъ съ какого-нибудь земельнаго участка; случалось также, что какой-либо купецъ поручалъ ему привести въ порядокъ торговыя книги. Съ чисто шотландскимъ терпѣніемъ и стойкой энергіей Вильсонъ рѣшился побороть свою репутацію и проложить себѣ путь также въ юридической карьерѣ. Бѣдняга не преусматривалъ, впрочемъ, тогда, что ему придется затратить такъ много времени для достиженія этой цѣли.
Вильсонъ располагалъ большимъ изобиліемъ досуга, который, однако, не вызывалъ у него обычной скуки. Дѣло въ томъ, что онъ интересовался каждой новинкой, рождавшейся въ мірѣ идей, — изучалъ и производилъ надъ ней опыты у себя дома. Однимъ изъ любимыхъ его развлеченій была хиромантія, т. е. искусство распознавать характеръ человѣка, по устройству поверхностей его ладоней. Другой формѣ развлеченія онъ не давалъ никакого названія и не считалъ нужнымъ объяснять кому-либо таинственныхъ ея цѣлей, а просто-на-просто говорилъ, что она служитъ ему забавой. Вильсонъ и въ самомъ дѣлѣ находилъ, что его развлеченія еще болѣе упрочивали за нимъ репутацію мякинной головы, а потому начиналъ сожалѣть уже о томъ, что позволялъ себѣ слишкомъ много откровенничать по ихъ поводу. Предметомъ безъимяннаго развлеченія служили оттиски человѣческихъ пальцевъ. Вильсонъ постоянно носилъ въ карманѣ своего пиджака плоскій ящичекъ съ выдолбленными въ немъ ложбинками, въ которыя укладывались стеклянныя пластинки шириною въ пять дюймовъ. Къ нижнему концу каждой пластинки приклеена была полоска бѣлой бумаги. Онъ обращался ко всѣмъ и каждому съ просьбою провести руками по волосамъ (дабы собрать на пальцахъ нѣко? торое количество жирнаго вещества, естественно выдѣляющагося изъ волосъ), а затѣмъ сдѣлать на стеклянной пластинкѣ отпечатки всѣхъ пальцевъ, начиная съ большого и кончая мизинцемъ. Подъ этимъ рядомъ едва замѣтныхъ жирныхъ отпечатковъ Вильсонъ немедленно же писалъ на полоскѣ бѣлой бумаги: Джонъ Смитъ «Правая рука…».
