Незаметно пришло время снимать швы. Оля конечно запомнила неосторожно вырвавшуюся фразу милицейского дознавателя, но почему–то совсем не беспокоилась: «Ну, порезалась? Подумаешь. Заживет».
Из разговоров с врачами поняла, что попала в больницу после неприятного инцидента. Было это насилием или все случилось почти по обоюдному согласию, врачи не выясняли. Общеизвестно, частичная амнезия, как правило, вышибает именно критические, травмирующие психику, воспоминания, цепляя по ходу и остальное. Тем более, что, как выяснилось, у девчонки, несмотря на малолетство, оказалась вполне активная взрослая жизнь.
«Ну, знать, сама выбрала. Дело хозяйское, — рассудили привычные ко всякому «аварийщики тысячекойки». — А раз уж менты криминала не нашли, то наше дело десятое. Меньше бумажек. Только заикнись, так потом адвокаты, следователи экспертизами и объяснительными замордуют».
Придя на процедуру Оля терпеливо дождалась своей очереди и вошла. Сестра глянула в книжку, умело срезала подсохшие бинты. Но кожа лица, стянутая, как думала Оля, марлей, почему–то не почувствовала облегчения. Нитки вынимала не так ловко, но тоже быстро. Несколько раз прилично дернуло болью, но Оля стерпела.
И как? — поинтересовалась у сестры пациентка.
— Нормально, — глядя в угол, отозвалась, сжав губы, медичка. — Все зажило, нагноений нет. Вы свободны.
Олю удивила сухостью ответа. Однако, решила не обращать внимания. Выйдя в коридор присела на стоящий рядом диванчик. И услышала, как за дверью прозвучал отчетливый голос медички. Видимо телефон в кабинете не отличался качеством, поэтому сказанное можно было расслышать даже не напрягаясь.
—… Каждое ночное дежурство пьяный. Только и называется, что хирург! Да козел он… Вечно, нажрется и под халат лезет. Отбиваться замучилась. Так он еще и девчонку изуродовал. К нам с «травмы» попала. Изнасиловали, и лицо бритвой порезали. Жаль девочку. Ей еще жить да жить, а этот коновал даже края заровнять поленился, сволочь очкастая. Кому она теперь такая…
Дальше Оля не слушала. Незряче натыкаясь на пациентов и врачей, побрела в палату.
Вошла, и тут же повисла тишина. Так же тихо было, когда умерла тетя Маша, та самая старуха, Олина соседка.
Охнула и мгновенно уставилась в окно поступившая с бытовухой, девчонка. Вильнув взглядом, уткнулась в кроссворд лежащая у окна толстуха.
Оля оглянулась. Наконец увидела маленькое, круглое, стоящее на непрочной проволочной ножке, зеркальце.
Петровна дернулась, чтобы перехватить, но не успела. Оля поднесла стеклянный кружок к глазам, и охнула. В потрескавшейся амальгаме отразилось не лицо. Изорванная рваными шрамами рожа не могла быть лицом. Одна губа, хищно разрезанная пополам, открывала ряд зубов, зато другой уголок, свернутый в узел, заставил содрогнуться в отвращении.
…Звякнуло, разлетаясь на куски, зеркало. Но и увиденного хватило.
Она лежала, уткнувшись лицом в подушку. Мыслей не было.
«Надеяться, что кто–то будет исправлять беспаспортной бродяжке врачебный брак было глупо?» А вот холодная решимость, впервые возникшая в ту ночь, теперь сложилась в твердую уверенность: «Это нетрудно. И это выход. Не страшно» …Ей, и правда, было совсем не страшно.
«Страшно, когда что–то теряешь. А когда нечего… Ничуть», — Оля выдохнула, и стало легче. — «Пусть отворачиваются, пусть хрюкают за спиной. Пусть шепчутся. Меня уже нет. «Мертвые сраму не имут», — выплыло воспоминание слышанной где–то истины. Но не обрадовало. Просто приняла к сведению.
То, что не выжгла ржавая игла, задавила сама. Чувства, опережая события, умерли. Она научилась не отводить глаза в ответ на испуганные, опасливые взгляды посетителей, не впускала в душу неумелые слова участия соседок по палате. — «Нет ничего, да теперь и не будет».
Вот только исполнять задуманное здесь ей не хотелось. Она представила вдруг, как будет лежать ее тело с обезображенным, страшным лицом, на мерзлом полу холодильника…(Оле пришлось однажды оказаться в местном пункте конечного назначения). Ну уж нет. Гораздо лучше сделать все так, чтобы никто и никогда больше не смог увидеть ее. И она знала как.
Точеная фигурка и платиновые волосы девчонки привлекали внимание, заставляли мужчин автоматически оборачиваться вслед, но стоило случайному гостю увидеть лицо обладательницы редкостной красоты шевелюры, как наваждение уступало место испуганному вздоху и гримасе, скрыть которую удавалось не всем.
Все когда–то заканчивается, подошла к концу и нудная больничная жизнь. В один из дней ноября заведующий отделением вызвал ее в ординаторскую.
— Не обижайся, но держать дольше не могу. Прости. Справку, конечно, дам. Попробуй сходить в милицию, написать заявление. Не знаю, как там нужно. А лицо, это ведь не главное. Живут ведь люди… А может и память вернется. Должна… — Чувствуя крайнюю неловкость из — за того, что не может заставить себя взглянуть в лицо девушки, врач болезненно поморщился, в сердцах выругался… — Ну я что, виноват, что у нас законы такие, сучьи?…
— Олег Петрович. Да не расстраивайтесь вы так. Я все понимаю. — Оля растянула губы в жуткую гримасу, изобразив улыбку, — Все верно она не закончила, а вместо этого негромко пропела строчку из старой комедии:
«… а людей у нас хороших
больше, чем плохих»…
— Доктор удивленно уставился в обрамленное неземными, пепельно белыми волосами, и от того еще более страшное лицо.
«Сучья жизнь, — мысленно повторил он. — А голос–то у девочки превосходный, и на пятнадцать она только выглядит. Может, стоит попытаться, как–то помочь…»
Додумать не успел, в кабинет заглянула сестра: — Простите, там тяжелого привезли, вас зовут…
— Да, да, иду. — Заторопился врач. И облегченно выдохнул, проходя коридором мимо вставленного в красивую рамочку текста, сдуру или по недомыслию названного кем–то, клятвой.
Вещи для несуразной пацанки собирали всей палатой. Кто–то принес почти новые джинсы, из которых выросли дети, кто–то отдал старую кофту. Поэтому на откровенную бомжиху Оля не походила. Скорее, на девчонку — подростка из не слишком состоятельной семьи.
Набрали и денег. Немного, но все же лучше, чем ничего.
Оля благодарила. Деньги взяла: «Хотя и не пригодятся, но не обижать же людей, от чистого сердца».
Морозный воздух обжег легкие, заставил поперхнуться, закашляться. Поддернула замок пуховика, глянула в затянутое серыми шинельными тучами небо, накинула свалившийся с головы капюшон и уверенно, даже не обернувшись на бывших соседок, глядящих ей в след из окна палаты, двинулась к скрипящим от резких порывов холодного ветра, воротам.
