— Нам бы рядом не сесть…
— Погоди, — заинтересовался Михеев. — Ты что — знаешь бухту?
— Я там служил. На погранзаставе.
Это был Иван Курылев, человек молчаливый и в чем-то загадочный. Таких угрюмых на море не любят.
Но Курылев носил зеленую фуражку, какой не было ни у кого на базе, и это заставляло относиться к нему с почтением.
— До гряды глубина большая, не то что сейнер, крейсер подойдет. А за ней мелковато, дно видать. Купались мы в той бухте…
— А гряда сплошная? — спросил Михеев. — С берега до катера можно добраться?
— Если знать подводную тропу. По грудь в воде…
— А подходы, к бухте?
— Один подход — дорога от Приморского. Вокруг обрывы — не подступишься. А дорога хорошая, хоть и крутая.
— Значит, если ее перекрыть?…
— Если перекрыть, то можно хоть чаи распивать на гряде. Никто не подойдет.
— Отлично! — воскликнул Михеев. — Вот ты и пойдешь в охранение. Возьмешь Переделкина с «дегтярем» и прикроешь.
— С «дегтярем» я и один прикрою. Если еще гранат.
— Зарублено! — сказал Михеев, Это было его любимое словечко, вроде быть посему. — Значит, главное — подойти к катеру. Гляди, капитан, теперь все от тебя зависит.
И тут все услышали близкие ухающие звуки. Толкая друг друга, выскочили на мостик. Это ухал прибой. Скоро равномерная тьма ночи стала словно бы пятнистой — то густо-черной, то серой.
— Камни, — сказал Курылев. — Теперь ясно, где мы. Давай влево.
На самом малом сейнер прошел вдоль берега.
— Вот она, гряда.
Справа, совсем близко, прыгали буруны над камнями. Но катера не было видно.
— Может, его немцы сняли? — послышались голоса.
— Может, утонул?…
— Да вот же он! — неожиданно крикнул Алексей, в волнении потирая обожженную сторону лица, словно она у него чесалась.
Катер меньше всего походил на боевой корабль. Затопленный по самую палубу, с развороченной взрывом рубкой, он был как один из камней, обступивших его.
— Нда, — сказал Коля Переделкин. — Спасать-то нечего.
— А знаешь, какие там двигатели? — напустился на него Алексей. — Моторесурса не отработали.
— Ну сдернем, — не унимался Коля. — Так ведь он тут же и потонет. Дыр в нем…
— Нету дыр, нету! Есть одна, так я ее бушлатом затыкал…
— Ты?!
— Я, кто же еще? Думаешь, чего мы сюда поплыли? Мне в штабе аэрофотоснимок показывали. Я и сказал, что катер целехонек, спасти можно…
— Тихо! — приказал Михеев. — Берись за багры, ребята. Гробанет волной, сами тут останемся.
Они подтянулись к катеру, пришвартовались понадежней. Курылев скинул шинель, быстро и ловко замотал в нее гранаты, получившийся толстый жгут повесил себе на шею, взял дегтяревский пулемет и перепрыгнул на соседний камень. Затем он сполз с него в воду, которая оказалась ему по грудь.
— Я буду тут, на дороге! — крикнул Иван и пропал в темноте.
Это были его последние слова…»
«Нда, вот тебе и новичок Курылев, — подумал я, отрываясь от газеты. — Выходит, вовсе не случайно попал он в Приморское, как все мы, бедолаги. Было ясно, что пойдет он по дворам спрашивать о другом Курылеве, который кем-то ему приходится. Непонятно только, чего он до сих пор ждал. Ведь уже месяц на заставе. Почему не рассказал? Начальник заставы, конечно, поддержал бы. Я-то его знаю, изучил за два года службы. Он нас изучил, а мы его. Уж он-то не упустил бы случая лишний раз повоспитывать нас на таком необычном деле, как разматывание этой истории с Иваном Курылевым. Всю заставу можно поднять на ноги, а Игорь таится. Почему?…»
Я думал об этом все время, пока мы возились у вышки, приколачивая ступеньки. Потом не выдержал, спросил Игоря:
— А катер спасли?
— Да, потом он воевал.
— Откуда ты знаешь?
— Слышал.
— А что это за вырезка?
— Из старой фронтовой газеты.
— Так ведь продолжение должно быть.
Он пожал плечами.
— А что значит: «Это были его последние слова»?
— Остался он тут.
— Зачем?
— Оставили его.
— Как это — оставили?
Игорь снова пожал плечами. Это «ни да», «ни нет» раздражало.
— А где ты взял газету?
— У отца была.
— А кто он тебе — Иван?
— Родственник. По матери. У нас полдеревни Курылевы.
— А где он теперь?
— Говорят же, оставили его. Погиб, наверное.
— Здесь, в Приморском?
— Эх! — сердито сказал Игорь. — Я думал, на тебя можно положиться, а ты — что да как…
Это меня разозлило. А кого не разозлит такое?
— Я тебе не ботинок нужного размера, чтобы меня, не спросясь, примеривать. Рассчитываешь на помощь — давай в открытую. Расскажем начальнику заставы, он тут всех знает.
— А вдруг это неправда? Только зря переполошим.
Подивившись его неожиданному волнению, я полез на вышку.
Выходной не выходной, а надо оглядеть местность. Это, собственно, была не вышка, а только верхняя ее часть — двенадцать ступенек и площадка с перилами и застекленной будкой посередине. Но и этой высоты было довольно: с горы весь берег был как на ладони..
Внизу, неподалеку от вышки, темнела окаймленная обрывами бухта, та самая, о которой писалось в газетной вырезке и куда мы в летние выходные организованно ходим купаться. Сверху бухта казалась пестрой: на ее дне меж редкими заросшими камнями светлели песчаные пятна. С моря бухту отсекала каменная гряда, возле которой в штормовые солнечные дни вздымается красивый прибой. Сегодня прибоя не было: море до самого горизонта лежало ровненькое, как в блюдце. За грядой, неподалеку от берега, стоял пээскаэр — наш пограничный сторожевой корабль, отсыпался перед очередной бессонной ночью. Дальше в сплошном блескучем мареве шел рыбацкий сейнер, правильно шел, по рекомендованному курсу.
Я осмотрел берег, заметил, что острый, словно кариозный зуб, камень, подмытый морем, с осени державшийся на тонюсенькой перемычке, наконец-то обвалился, и подумал, что надо будет доложить об этом начальнику заставы. И еще что-то новое, белое, лежало на отмели. Поглядев в стереотрубу, я понял — доска, выброшенная морем, измочаленная о камни.
От бухты по расщелине поднималась дорога. Дальше она бежала по полого опускавшемуся полю к крайним домам поселка Приморского. Слева or поселка, на отшибе, четким прямоугольником оград и заборов выделялась застава с длинноногой вышкой над нашим двухэтажным домом. За вышкой была другая ограда и еще дом поменьше. Там жил наш начальник капитан Суровец Евгений Спиридонова со своей дочкой Ниной и женой тетей Машей. Там в холостяцком одиночестве жил и старшина заставы прапорщик Сутеев Иван Иванович.
