Партия находилась в северной Монголии, в отрогах Хэнтэйского хребта, и должна была приступить к доразведке группы золоторудных месторождений, отрабатывавшихся с 1911 по 1919 годы компанией «Монголор». С началом революции и гражданской войны в России, захлестнувших и Монголию, горные работы были прекращены, чему в немалой степени способствовали вторжение в этот район банд барона Унгерна и учиненный ими разгром приисков. За истекшие 40 лет все пришло в запустение, устья штолен обрушились, оборудование растащено, и возобновление работ было немыслимо без участия опытного горного инженера. На все Управление таковым оказался я один.
Идея мне понравилась. Партия находилась всего в ста тридцати километрах от города, из которых более ста приходились на асфальтированное шоссе Улан-Батор — Наушки — Улан-Удэ, и располагалась в лесу, полном непуганой дичи. Работая там, я мог чаще встречаться с женой, которая к тому времени стала одним из ведущих специалистов Управления в области грунтоведения и инженерной геологии, но самое главное — у меня появлялась перспектива новой и очень интересной работы в условиях ничем и никем не ограничиваемой самостоятельности. Последнее я всегда ценил выше всего. Оставалось только решить вопрос о переводе меня из 255-ой, главный инженер которой И. М. Матросов и слышать не хотел об этом. Валерий заявил, что это его проблема и все будет в порядке. Мы ударили по рукам. Вот так я оказался в Суцзуктэ.
В первый раз мы с Валерием на ГАЗ-69 выехали в партию в конце ноября. Быстро преодолев 115 километров асфальтированного шоссе, наш газик, ведомый разбитным Лувсанчимидом, всю дорогу напевавшим однообразную мелодию, в которой я не без труда узнал недавно и впервые прозвучавшую на московском молодежном фестивале знаменитые «Подмосковные вечера», резко свернул влево и запрыгал по заледенелым колдобинам грунтовой дороги. Не останавливаясь, мы проскочили главную усадьбу госхоза Борнур (Серое озеро), привольно раскинувшуюся на берегах озера, давшего ему это название, и вскоре оказались втянутыми дорогой в постепенно сужавшуюся межгорную долину. По сторонам ее, приближаясь и становясь все выше, замелькали сопки, поросшие смешанным лесом.
Подпрыгивая на жестком сиденье, я с некоторым волнением обозревал окрестности, предвкушая возможность побродить по лесу с малокалиберной винтовкой, которой обзавелся еще в Гоби. Надо сказать, что в те годы в самом захудалом монгольском «дэлгууре» (магазине) можно было совершенно свободно, без предъявления каких-либо документов и разрешений, купить любое оружие и боеприпасы к нему. Армейский карабин советского производства стоил 250 тугриков, а малокалиберные винтовки ТОЗ-7 и ТОЗ-9 стоили соответственно 80 и 90. Я предпочел надежную однозарядную и успел хорошо ее пристрелять на перелетной дичи и тарбаганах. Теперь у меня появлялся шанс применить ее в охоте и на боровую дичь.
Пока я предавался сладким мечтам, газик почти уперся во внезапно выросший перед нами склон сопки, прогрохотал по бревнам мостика, под которым среди ледяных заберегов струился горный ручей, и стал карабкаться вверх по узкой полке дороги, врезанной в лесистый склон. Дорога змеилась среди сплошного леса, машина подпрыгивала на корнях громадных сосен, сомкнувшихся кронами где-то вверху, мотор натужно выл и жаловался на свою тяжкую долю. Наконец лес немного расступился, и вскоре мы оказались в центре того, что именовалось 264-ой партией. Приехали!
Я вылез вслед за Валерием и огляделся. Со всех сторон нас окружили мужчины, одетые в зимние дэль, меховые треухи (малгай) и сапоги с загнутыми носами (хутал). Широко и приветливо улыбаясь, они протягивали нам обе руки, повторяя «Сайн байна уу, кампан? Хэцзе ирисну?» (Здравствуйте, как доехали?). Я уже мог отвечать им на их языке, вызывая тем самым одобрительные улыбки и какие-то комментарии в свой адрес. За мужчинами возле открытых дверей юрт стояли и тоже улыбались нам немногочисленные «хуухан» (женщины). Обстановка была такая, словно на необитаемый остров прибыл долгожданный корабль и привез свежие новости и надежду на спасение от голодной смерти.
Протиснувшись сквозь толпу, к нам подошел высокий мужчина лет сорока, одетый по-европейски. Типичный представитель монголоидной расы, он, тем не менее, отличался от окружающих его простых монголов, как отличается городской житель второго поколения от своих сельских сородичей. У него было неширокое лицо, с тонкими, приятными и довольно мелкими чертами, держался он прямо и с достоинством, приветствовал нас по-русски. Считая себя «физиономистом» и выработав привычку оценивать людей по первому впечатлению, я, несмотря на его, в общем-то, располагающую внешность, про себя отметил наличие в нем таких качеств как высокомерие, скрытность и неискренность. Все это я усек за то короткое время, пока он здоровался и успел перекинуться несколькими фразами с Валерием. Затем он повернулся ко мне и Валерий представил нас друг другу. Начальник партии «дарга» Цевен выказал искреннюю радость по поводу того, что с моей помощью партия, наконец, сможет приступить к настоящим горным работам и обеспечить возможность выполнения детальной доразведки месторождений с целью прироста запасов золота, в котором столь остро нуждается республика. Я постарался уверить его в том, что со своей стороны приложу для этого все свои знания и опыт.
Валерий с Цевеном нырнули в одну из юрт, а я остался, чтобы немного оглядеться и составить представление о новом месте. На тесном пространстве, отвоеванном у леса, на горизонтальных площадках стояло около десятка юрт, покрытых, как маскировочными халатами, белыми чехлами. Деревянные двери большей части юрт были обращены на юг и расписаны ярким традиционным орнаментом. Из верхних отверстий «тоно» косо торчали жестяные трубы, из которых поднимались тонкие струйки дыма, предвещавшие устойчивую погоду. Юрты стояли по обеим сторонам ручья, через который мы недавно переезжали. Ручей и долина (падь), по которой он протекал, носили странно и таинственно звучавшее для русского уха название Суцзуктэ, что означало «Молитвенный». Впрочем, в разговорной речи монголы называли его мягче — Суджихтэ.
Встречавшие нас обитатели партии вскоре разошлись по своим войлочным жилищам. Вокруг воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом сосновых стволов и шорохом ветвей, раскачиваемых ветерком, гуляющим где-то вверху, да тонким теньканьем синиц и поползней, обшаривающих кору в поисках пропитания. После унылой, продуваемой всеми ветрами, пустыни это место показалось мне райским уголком, о котором только можно мечтать.
Вместе с тем я успел отметить и два немаловажных обстоятельства, которые не могли не подпортить первого приятного впечатления — здесь не было никакого иного жилья кроме юрт, и не было ни одного соотечественника. Валерий приехал сюда только для того, чтобы представить меня и оставить наедине с аборигенами. После его отъезда я буду жить один и в юрте! Хорошенькая перспектива! И это взамен зимовки в теплой землянке, которые мы успели соорудить в Бор-Ундуре, и веселой компании из десятка земляков из разных концов Союза. Было над чем задуматься и о чем пожалеть в первые часы после моего прибытия в это место с таким странным названием.
Я постарался отбросить невеселые мысли и зашел в юрту. Там было тепло и светло, Цевен сидел на койке в позе Будды на цветке лотоса, Валерий за столом просматривал какие-то записи, колченогий веселый монгол в военной фуражке с треснувшим козырьком суетился у плиты. Его звали Ендон, был он «лагерным рабочим» и в его обязанности входило обеспечение бытовых условий для «высшего комсостава» партии, проживающего в юрте. Отныне и надолго его ковыляющая фигура, и постоянная белозубая улыбка начинали и завершали мой каждый трудовой день. Впервые я познал, что значит расторопный и преданный слуга. Мы прожили с ним душа в душу почти полтора года, и только один раз я вынужден был выразить ему свое неудовольствие по поводу того, что он не моет руки перед тем, как собирать на стол или готовить пищу. С тех пор, прежде чем приступить к этому ритуалу, он ополаскивал свои заскорузлые ладони, каждый раз радостно демонстрируя мне их мнимую чистоту.
