– А для путников, у которых мало денег и нет слуг, как у милордов, о которых ты говорила, Труда, существует ли для них общественный транспорт? Дилижанс?
Она забыла свою подготовку и просто кивнула.
– Дважды в неделю, благородная леди. Но хотя карета останавливается у гостиницы, её пассажиры редко живут у нас. Наша гостиница для высокорожденных, вы понимаете, – она гордо подняла подбородок. – У нас повар из Вены. Моя мама очень хорошо обучает служанок. Посетители хорошо о нас отзываются, один путешественник рассказывает другому, и нам часто заранее присылают извещения, заказывают номера для высокорожденных!
– Значит, тех, кто едет в дилижансе, не пускают?
Труда пожала плечами.
– Пускают всех, кто умеет себя вести. Но если у них нет денег, чтобы заплатить за гостиницу, они туда не войдут. Это крестьяне, мелкие торговцы, студенты с пустыми карманами, люди, которым не повезло, понимаете?
– Понятно, – я теперь была уверена только в том, что дилижанс существует. Если бы я смогла – с помощью Труды – добраться до этой превосходной гостиницы, то даже если бы для меня не нашлось места в дилижансе, я могла бы купить себе транспорт. Это меня приободрило.
– Многие ездят в Сплитцен на воды, – продолжала Труда. – Те, кто не любит фешенебельную жизнь, как в Бадене. Им у нас очень удобно, и поэтому они приезжают каждый год. Мадам Хаммель бывает у нас ежегодно с тех пор, как я была совсем маленькой. Она очень хорошая леди и очень добрая. Муж её погиб на войне, семьи у неё нет, и поэтому она много путешествует. Была в Вене, в Риме, даже в Англии. Я часто думала, как хорошо путешествовать, видеть новые места и потом вспоминать их.
– Я бы хотела побывать в вашей гостинице, Труда… – осторожно начала я.
Впервые я увидела улыбку девушки.
– Благородная леди, мой отец сочтёт это большой честью, мы все будем польщены! Но… – её улыбка поблекла… – это далеко отсюда и…
– И у нас могут возникнуть неприятности, – закончила я за неё. – Скажи мне, Труда, этот Кристофер, который в гвардии, это он привёл меня к полковнику?
Она ответила еле слышным шёпотом, и было очевидно, что она возбуждена.
– Это так, благородная леди. Благодаря полковнику он и поступил в гвардию, понимаете? Туда отбирают людей по росту, фигуре, за верность. И служить там большая честь! – голос её прозвучал гордо.
– Ты имеешь право гордиться им, – ответила я. А про себя подумала, что если у полковника неприятности, то не будут ли они и у тех, кому он помогал.
– Они не любят полковника, – Труда придвинулась ко мне и заговорила ещё тише. – Ему причинили бы вред, если бы могли…
Я наугад попробовала определить, кто такие эти «они».
– Граф… графиня…
– Да… и другие. Об этом говорят, Кристофер слышал. Говорят, что он иностранец, что старый курфюрст дал ему слишком много власти, ставил его выше других, кто имел на это право. Кристофер всегда говорил, что это неправильно… Полковник человек долга, он очень предан его высочеству. Может быть, его высочество больше доверял ему, потому что он не из тех, кому всего мало, кто хватает всё, до чего может дотянуться. А теперь… теперь, благородная леди, будут перемены, и, может быть, к худшему.
Её слова совпали с моими мыслями. Что происходило в Аксельбурге? Я сделала свой выбор, ушла от ситуации, показавшейся мне опасной, и теперь почти устыдилась этого. Но ведь я была ничем ему не обязана – ничем! Если бы этот незнакомец не вошёл в мою жизнь, я находилась бы в полной безопасности за морем и ещё за половиной континента от этой комнаты, и весь клубок интриг не имел бы для меня никакого значения.
– Пока мы ничего не можем сделать, – я скорее высказывала свои мысли, чем отвечала Труде. – Пока не узнаем больше.
– Это так, благородная леди, – Труда кивнула. – Ничего нельзя сделать – пока.
Если она и хотела сказать ещё что-то, у неё не было возможности. В дверь постучали, и Труда сразу её открыла. Там стояла фрау Верфель с лампой в руке, как будто освещала ей дорогу по коридору. Тут я заметила, что действительно уже стемнело и вечер перешёл в ночь. Труда быстро скрылась в тени, оставив меня лицом к лицу с экономкой.
– Пришло послание, благородная леди, – сообщила та, по-прежнему не меняя кислого выражения своего длинного лица. – Приезжает графиня. Она будет здесь завтра утром.
Я поблагодарила её, и она ушла, хотя я заметила, как она бросила взгляд в сторону Труды. Может быть, хотела увести девушку с собой, но повода не было, так как я не отпускала служанку. Когда она вышла, Труда снова появилась в свете лампы. В ней что-то изменилось, она больше не опускала глаза и не складывала покорно руки. Напротив, она приложила палец к губам и многозначительно кивнула на дверь.
Понять было нетрудно: она не доверяла фрау Верфель. Но я уже и сама решила, что никому не могу доверять под этой крышей – никому, кроме Труды.
Хотя было ещё рано, я разделась и позволила Труде распустить мне волосы на ночь. В небольшом ящике обнаружилось несколько книг, и хотя вкус графини мне не понравился (по-видимому, она предпочитала нелепые романы, популярные поколение назад: а может, книги просто использовались как деталь обстановки), я постаралась заинтересоваться приключениями героинь, которых вечно похищали, заключали в замки с привидениями, пугали призраками монахинь или мстительных монахов, преследовали по бесконечным лесам под треск молний и рёв бури.
К несчастью, как ни глупы были это романы, они соответствовали моему положению. Вспоминая хмурую крепость-тюрьму, я вполне могла себе представить, что это действительно случалось, пусть не в такой степени. Наконец я закрыла книгу и положила её на место. Труда перед уходом задёрнула окна, но я подошла к ближайшему, откинула тяжёлую шёлковую завесу и выглянула. Внизу на стене горели фонари, но далеко друг от друга, каждый освещал землю непосредственно рядом и ещё больше подчёркивал окружающую тьму. Я надеялась увидеть кого-нибудь из слуг, убедиться, что я не одна (в доме было так тихо, что я вполне могла бы подумать, что все меня покинули). Но тут послышался стук копыт и грохот колёс по мостовой.
Графиня? Но зачем ей приезжать сюда так быстро, сразу после моего приезда? Я вздрогнула; множество предположений сразу возникло в сознании. Но экипаж, въехавший в свет фонаря и остановившийся под моим окном, не был роскошной каретой; дома мы такие называли двуколками.
Кучер оставался на ко́злах, а из экипажа вышел один человек. Лицо его осталось скрытым от меня широкими полями шляпы. Я смотрела, как он огибает угол дома, направляясь к передней двери. Двуколка повернула к конюшне. Итак, приезжий явно оставался на ночь.
