Стон генератора действовал на нервы.
Стрингер поднял глаза, перестал вращать ручку, и стон замер.
— Пришёл сменить, — сказал Кроу.
— Зачем? — Его бледный лоб блестел. Странно даже подумать, что мистер Стриннер способен потеть, как обычный человек.
— Зачем? — переспросил Кроу. — Что-то надо делать, нельзя просто лежать и ждать смерти. Пришёл сменить.
И тут с лицом Стрингера случилось невероятное. Кроу вытаращил глаза от изумления. Стрингер улыбался. Ничего подобного раньше с ним не случалось. Кроу знал его уже восемь дней, считай, полжизни в этих условиях. И впервые видел такое. Лицо Стрингера приняло совсем другое выражение — человеческое.
— Рад слышать, — сказал Стрингер. — Если все перестанут думать о смерти, успеем сделать дело. — И двинулся мимо Кроу. — Сегодня ночью мне понадобится хорошее освещение, — пояснил он. — Я намерен установить стойку. — Он осторожно спустился в салон.
Кроу усадил на ящик обезьянку и завертел ручкой, глядя на Бимбо и выдавливая из горла слова песни: «Вьётся долгая дорога в край моей мечты…»
Лумис склонился над Тилни.
— Живот, — повторял тот.
— Это спазмы от перегрева, сынок. — Его собственный желудок скрутило в узел, ноги горели. В организме осталось так мало воды, что замедлился ток крови, которая не справлялась теперь с теплообменом. — Скоро ночь, ещё час-другой, и все кончится, станет прохладнее.
Таунс сидел, обхватив руками голову. Когда к нему обратился Моран, воспалённые глаза командира слегка приоткрылись.
— Я не хотел тебя обидеть, Фрэнк, вчера вечером.
— Ты был прав.
— Нет. Ты сделал все, что мог. Посадил, как пёрышко.
— Ошибка пилота…
— Невезение и дрянной прогноз. И никто нас не искал. Пожалуйста, забудь, что я сказал.
В таком духе между ними шёл несвязный, похожий на мычание, разговор. Каждый, пока было время, хотел очистить свою совесть.
Белами сидел около капитана Харриса, следя за горелкой. Их лица покрылись копотью. Они затенили бутылку и трубку, а сосуд выставили на солнце, чтобы усилить конденсацию. Каждые пятнадцать минут передвигали его вслед за солнцем. Белами рассчитал, что к ночи воды в бутылке будет достаточно, чтобы каждому из девятерых досталось по нескольку капель — смочить язык.
С полудня капитан Харрис шевелился только дважды: когда Белами принёс ему несколько фиников и когда какая-то неведомая сила заставила его обернуться. Выпученными глазами уставился ему в лицо Уотсон, держа в руке пистолет, почему-то наведённый на него. Он попросил окликнуть его: «Сержант», — но губы не повиновались, не получилось ни звука.
Харрис отвернулся. Уотсон хороший солдат, он никогда не позволял себе шуток с оружием. Должно быть, пистолет на предохранителе.
Он заметил, как страдает Белами: временами его глаза закатывались, а изо рта выпадал почерневший язык. Надо подбодрить беднягу.
— Ш-шлишком медленно, — выговорил он с вымученной улыбкой. — Шлишком медленно.
Жидкость в сосуде пузырилась.
…Луна очертила тени дюн. Звезды на небе были синие и огромные. К полуночи шёлковый полог натянулся и упал, потом снова вздыбился под мягким дуновением ветра. Ветер шёл с севера, с моря.
«Девятые сутки. Пишу в три часа пополудни. Очень жарко Произошло чудо. Около полуночи я почувствовал дуновение ветра, но не поверил. Северный ветер. Первым делом сегодня утром мы по-настоящему потрудились, досуха выжали парашютный шёлк и все, что можно. Даже отрезанные штанины дали несколько пинт. Моран вручил нам специально подготовленные скрёбки, и мы сняли иней со всей поверхности самолёта. Харрис даже набросал на шёлк перемешанный с песком иней, мы дождались, пока он растает, и выжали парашют во второй раз. Хоть мутная, но вода. Вода! Почти полных шесть галлонов в баке! Итак, мы живы, живы! И не намерены сдаваться. Сейчас все отдыхают, берегут пот для ночи. Невероятно, невероятно».
Внешне они нисколько не изменились: полутрупы с облупившимися измождёнными лицами, глазами, подобными зияющим ранам, и губами, как скорлупа грецкого ореха. Лежали молча, неподвижно, дожидаясь ночи. Но теперь в них горела искра жизни.
Вслух это не обсуждалось, но все знали, что ночью будут работать, как чёрные рабы. И сегодняшнюю ночь, и завтрашнюю, и все последующие — сколько потребуется, чтобы закончить постройку самолёта, подняться в воздух и улететь.
Даже Стрингер, сберегая силы, провёл в безделье часок в тени; дольше, однако, вытерпеть не мог, и опять, водрузив на голову завязанный узлами носовой платок, вернулся к работе. Присев на корточки под новым крылом, он принялся сколачивать нужные ему кронштейны. Они наблюдали из-под полузажмуренных век, никто не думал о нем дурно. Теперь в его руках был козырной туз: если выиграет он, то вместе выиграют и они.
Таунс лежал у двери самолёта, чтобы видеть каждого, кто туда входил. Снова по очереди вращали ручку генератора, чтобы был яркий свет для работы. Таунс вслушивался в движения каждого заходившего в самолёт: не задержится ли у питьевого бака. Он уловил в себе смену настроения. Вчера ещё незаметно пробирался в салон, надеясь поймать вора за руку; сегодня, слушая шаги, мечтал, чтобы никто не остановился по пути к генератору. Вечером он намерен сообщить им о том, что случилось, — теперь это имело смысл. Они убедились, что северный ветер может дарить жизнь, пусть даже это будет вода, замешанная на песке. Крайне важно, чтобы отныне никто не прикладывался тайком к воде. Так он следил до тех пор, пока солнце не коснулось западных дюн. Все зашевелились, как будто услышали сигнал. Поднялся даже сержант Уотсон. Весь день он провёл в тяжёлых мыслях и пришёл к простому решению: у мёртвого миллионера будущего нет, даже при деньгах и оружии.
Песок был ещё жарким, и пришлось надеть сандалии. Ступая по длинным теням, брели к Стрингеру. Стон генератора прекратился, и, прежде чем Лумис вышел из самолёта, Стрингер подал команду:
— Пожалуйста, свет.
Сцена сразу осветилась. За освещённым кругом тускло мерцал песок под четвертинкой лунного диска.
— Прежде чем мы начнём, — сказал Таунс, — я намерен кое-что сообщить.
Моран сразу почуял неладное. В тот раз между Таунсом и Стрингером была стычка по поводу конструкции самолёта; сейчас Таунс, видно, попробует взять реванш.
— Последние три дня кто-то брал воду из бака. — Даже теперь, когда появилась надежда выжить, Таунсу трудно было выговорить эти слова.
Сказанное им тотчас обезобразило ночь. Обвинял даже свет. Кроу подумал: Уотсон. А Лумису пришло на ум: Тилни. Каждый смотрел себе под ноги. Теперь Морану было не до страхов: он был в шоке. Если бы не выпала роса, они бы уже начали умирать, и первая смерть стала бы для вора обвинением в убийстве. Хуже того, что они узнали, было только одно: если ошибся Таунс.
