Шарик — это, конечно, не мячик, подсунутый шалуном Сэмми. Что это такое, я сказать не могу, но, видимо, именно он — причина производимого эффекта, а фактором, придающим системе стабильность, является контакт шара с серебром, которым окована трость твоего деда.
Прежде всего я попробую составить схемы аппарата, на это уйдет около недели. Прошу тебя держать все в секрете до получения патента. А потом реки долларов хлынут нам в карманы. Я куплю хорошую лабораторию и займусь проблемами, к которым раньше из-за безденежья и подступиться не мог. А ты… Ты будешь работать не на потребу фермерам из Алабамы, а для собственного удовольствия! Каково? Все музеи, галереи, выставки — твои! Сэмми будет учиться в лучшем колледже страны. «Пра-пра-Джонни» вместо вожделенной бакалейной лавочки откроет супермаркет. А далеко впереди — представь: общество без старости! Сад Гесперид!
На дверях кабинета висела медная дощечка с надписью: «Вторая молодость. Д.Роттенхейг и П.Стонброк». За дверями — небольшая, но очень уютная приемная; мягкие кресла и толстый ковер предназначались для людей преклонного возраста, одолеваемых сонмом старческих недугов и имеющих пухлый кошелек. Кабинет — белый с голубым — сияет. В нем почему-то холодно даже в жару. В углу примостилась зачехленная бормашина, а в центре комнаты господствует бесформенная «Мона Лиза», штыком антенны нацеленная на одинокий стул. За прошедшие три месяца в облике аппарата появились некоторые изменения. Палку деда заменили серебряный цилиндрик и ручка, шарнирно закрепленная на станине. Появился выключатель и небольшой пульт управления. «Мона Лиза» от этого явно пострадала, а аппарат определенно выиграл. Справа от установки стою я, а слева — Пауль Стонброк. Мы широко улыбаемся и Смотрим на деда, робко присевшего на краешек стула.
Этим описанием я хочу продолжить рассказ после перерыва, длившегося три месяца. Это время вместило множество событий: иногда увлекательных, чаще — хлопотных, однако одинаково несущественных для моего повествования. Но с описанной выше картины начинался наш взлет, который вел к падению.
Накануне открытия нашей фирмы мы дали небольшие рекламные объявления в двух самых дешевых вечерних газетах. На них мы не очень-то рассчитывали, но надеялись, что слухи, которые, без сомнения, тут же поползут по городу, послужат наилучшей рекламой «Второй молодости».
Первый приемный день, а следовательно, первое омоложение человека мы решили начать с деда. Стонброк сказал, что та «неугасимая звезда» принесет нам удачу. Дед принял предложение с понятной опаской, но и с надеждой. После трехчасовых уговоров и разъяснений он наконец согласился. Во вторую молодость он решил вступить двадцатипятилетним. Сейчас «неугасимая звезда» — клиент номер один — сидела на краешке стула и бестолково моргала, глядя на аппарат. Вторым клиентом очень хотел стать Сэмми. Он мотивировал это довольно оригинально. Сэмми твердил, что когда он был малышом и жил на родине, то бегал по высокой траве заливных лугов. Тогда Сэмми был совершенно счастлив.
Так вот, мы усадили деда поплотнее на стул, и Пауль включил аппарат. Раздался знакомый треск. Я взялся за ручку и ввел серебряный цилиндрик в щель. Шум моментально стих. Стонброк покрутил рычажки пульта, кивнул мне и закурил сигарету. Мы присели на подоконник и стали наблюдать.
Старик откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Сначала никаких перемен в облике деда не наблюдалось, и я уж было заволновался, но минут через десять мы заметили, что гордость деда — седая козлиная борода стала сереть, а затем чернеть. Одновременно на блестящей лысине поднялись густые всходы черной шевелюры. Опущенные, худые плечи стали распрямляться, наливаться силой, а болтавшаяся, как на вешалке, рубашка вздулась, и три пуговицы, одна за другой, отлетели к нашим ногам. Щеки стряхнули с себя морщины и заиграли помидорным цветом.
Стонброк посмотрел на пульт и выключил установку. Дед продолжал сидеть на стуле, свесив лохматую черную голову на могучую грудь. Казалось, он спит. Я растерянно взглянул на Стонброка и, налив стакан холодной воды, подошел к «новорожденному». Аккуратно, тоненькой струйкой я стал лить ему воду за шиворот. Мутные глаза «пра-пра-Джонни» приобрели осмысленное выражение, и вдруг, посмотрев на меня и стакан, он вскочил и мощным ударом в челюсть доказал мне, что окончательно пришел в себя и моя помощь больше не требуется.
Стонброк разинул рот и выронил сигарету. Вид у него был такой, словно он проглотил целиком крутое яйцо.
Дед упер огромные волосатые ручищи в бока и медленно двинулся на нас.
— Ах, вы, кошкины дети, козлы криворогие. Сейчас я вам покажу, как лить воду за шиворот Питеру Роттенхейгу! Признавайтесь, кто из вас спер мой почти новый костюм и надел на меня эти обноски. Ну?!!
Не меньше часа мы убили, чтобы растолковать Питеру (назвать его дедом у меня не поворачивается язык) сложившуюся ситуацию. С пеной у рта, приводя все разумные и неразумные доводы, Стонброк доказывал ему, что сейчас не начало века, что почти новый костюм давно истлел, что его жена, которую он еще и не видел, давно умерла и, наконец, что человек, которому он только что выбил зуб, не кто иной, как его родной внук, хоть он теперь и старше своего деда.
Наконец Питер понял истинное положение вещей и сразу превратился в добродушного грубоватого- малого. Он, не переставая болтал, называл меня внучком и заливался раскатистым смехом. На мой вопрос, как он относится к бакалейным лавочкам вообще и к собственной в частности, Питер заявил, что у меня солома в голове, если думаю, что такой парень, как он, может весь день отвешивать крупу и сахар домашним хозяйкам.
Как ни странно, Пауль угадал, что дед принесет нам удачу. После его омоложения дело двинулось, и к нам — сначала тонким ручейком, а затем и полноводной рекой — хлынул поток долларов. К нам записывались на несколько месяцев вперед, а плата за прием росла день ото дня.
Друзья к нашему предприятию отнеслись с восторгом, но, с похвальным единодушием советовали, создав крепкую материальную базу фирмы, приступить к омоложению людей талантливых, полезных стране.
А яблоко тем временем созрело. Случилось это в один ничем не примечательный день. Мы работали с седой толстой старухой, когда в дверь кабинета настойчиво постучали. Я крикнул, что сеанс еще не закончен. После того как от нас выпорхнула стройная белокурая девушка, в кабинет вошли трое подтянутых, хорошо одетых мужчин. Один остался стоять у двери, второй кругами зашагал около установки, а третий, видимо главный, расстегнув плащ, развалился на единственном стуле.
