— Если это противоречие искусственно привнести, — изрек Жан-Филипп.
— Оно самоочевидно. Давным-давно неведомые пришельцы, может быть, и исповедовавшие гуманизм, но только не земной, устроили здесь не то биологический полигон, не то базу отдыха. Натащили с разных планет всевозможного зверья и всех одомашнили. Создали регулирующий центр с целым набором исполнителей. Хозяева отбыли, а программу не выключили. Но десятки тысяч лет одомашненные виды просуществовать не могут, они потихоньку вымирают. Еще бы — в них заложен такой чудовищный комплекс инстинктов, по которому уничтожаются все агрессивные — а следовательно, и наиболее активные — детеныши. А сейчас положение усложняется еще и тем, что этот вычислительный центр совершенно запутался, решая, к какой категории отнести нас, и от перенапряжения он может такое учинить… Нам приносят из леса брошенных детенышей. Не слабых, выпавших из гнезда или норы — нет, наиболее сильных и жизнеспособных. Милых и кротких — мамаше под брюшко, активных и агрессивных — вон из норы. Как удалось заложить в генную память такой принудительный отбор, который перебивает инстинкт материнства? Не знаю. Но садик процветает, очаровашки прыгают, кувыркаются, клянчат подачки. Умильно? Вот мы и умиляемся, вместо того чтобы сесть и разобраться, что же тут происходит.
— Ну, хватит, — сказал Жан-Филипп. — Модель, созданная вами, чудовищна. Не понимаю, как вы можете так говорить о планете, которая вас приютила и которая, пусть при посредстве пока не разгаданных факторов, подарила нам хотя бы один утраченный на нашей планете вид животных.
— Подарила… — устало отозвалась Варвара. — Мы этих телят просто воруем.
— Я допускаю, что вы принимаете некоторые формы излучений, недоступные среднечеловеческому организму, — продолжал Жан-Филипп, великолепнейшим образом игнорируя ее реплику. — Такие феномены случаются, Но интерпретируете вы свои ощущения совершенно превратно. И этически недопустимо по отношению к тем высокоразумным гуманоидам, которые посетили до нас эту планету. Дело в том, что ни в полосе шельфа, ни в глубинах не наблюдается ни малейших следов какого-либо сооружения. Не говоря о городах и вычислительных центрах. Мы самым тщательным образом прозондировали морское дно. Ни малейших следов даже самого простейшего сооружения там нет.
И словно в ответ на его слова раздался шум — расшалившийся аполин взлетел над водой и плюхнулся у самого берега. При этом он мотнул длинной шеей, делавшей его похожим на ихтиозавра, и точным броском швырнул им под ноги звонкий блестящий предмет.
Варвара нагнулась, на ее ладони лежало подобие десятигранной гайки из — пористого золотистого металла.
* * *
Варвара повернулась спиной, и Теймураз защелкнул пряжку креплений. Целый месяц они мастерили эту сбрую со съемочной аппаратурой — один комплект для Варвары, два — для аполинов. Кстати, они уже вертелись вокруг лодочки, стая развязных юнцов, среди которых особенно выделялся Вундеркинд. Время от времени они зашвыривали к ногам людей добровольную дань: кирпичики, патрубки, диски, все из золотистого металла — парафиновой бронзы.
— Э-э, полегче! — Теймураз прикрылся локтем. — Зубы повышибает!.. Мерси. Гран мерси. Опять нам нагорит за подводный грабеж.
Руководство категорически запретило самовольный подъем экспонатов, но аполины придерживались собственного мнения.
Варвара прыгнула в воду.
— Пошли на макет! — крикнула она и, с силой плеснув ладонями по воде, что значило «Внимание, все за мной!», нырнула под днище, где был подвешен условный домик с резными башенками, колонками и нашлепками, в которых угадывались уникальные экспонаты из парафиновой бронзы, явно утаенные от начальственного ока.
Варвара медленно и четко, чтобы всем было видно, поднесла руку к съемочной камере и нажала на широкую клавишу.
Тотчас же брызнул свет (для первого раза — не очень яркий), застрекотал аппарат. Аполины шарахнулись, но ни один не удрал.
Десять секунд сиял свет, работала камера. Затем все автоматически выключилось. Можно было всплывать.
— Есть! — крикнула Варвара, вылетая на поверхность. — Фу… Не перетрусили… Что тебе, Моржик? Включить? Нет, здесь нельзя, только внизу. Сейчас отдышусь, и повторим.
— Слушай, пойду-ка я вместо тебя!
— Не стоит, у нас контакт редкостный… Ну, нырнули!
Она ныряла до изнеможения, и каждый раз стрекочущая камера все больше привлекала любопытных аполинов.
— Умотали, звери, — едва шевеля языком, проговорила она, в последний раз переваливаясь через борт лодки. — Тяни макет, Темка, припрячем его на острове, а то еще прознают про нашу самодеятельность…
— Не успеют… На подходе два звездолета, утром была связь — значит, уже на орбите. Глубоководники, палеоконтактисты… Словом, сплошные корифеи. Не до нас будет.
Лодка ткнулась в берег, по инерции выползла на гальку. Они прошли мимо могилы Лероя — громадный монолит из лиловато-коричневой яшмы казался теплым и чуть ли не живым. Они привычно коснулись его кончиками пальцев. Это был их маленький обычай, их обряд. У них уже очень многое было на двоих, вплоть до подводного заговора с участием аполинов; еще на большее они были готовы друг для друга, и тем не менее Теймураз был для Варвары все равно что глубь морская: на тридцать метров еще как-то она тебе принадлежит, а вот что дальше — только догадывайся, лови всякие смутные и не вполне корректно интерпретируемые излучения.
— До завтра, — сказала она. — Легкой тебе бани.
Теймураз кивнул — ему сейчас предстояло сдавать Жану-Филиппу очередные аполиньи трофеи, и головомойка была обеспечена.
Варвара проводила его взглядом, потом невольно оглянулась на Лероев камень. Парчовая яшма казалась отсюда однотонной, сглаженные углы и странные пропорции монолита создавали впечатление нечеловеческой тяжести и усталости. Лероя похоронили на том месте, где он любил стоять, глядя на море. Может, и он чувствовал странные импульсы, рожденные в кофейной глубине, и заставлял себя не верить в их реальность? Камень притащили от самых ворот Пресептории, там было несколько глыб, непонятно для чего предназначавшихся, но вот яшмовая только одна. Она и лежала поодаль. «Уцелела плита за оградой грузинского храма…»
Да что за наваждение — одно и то же стихотворение, на одном и том же месте! Мало она хороших стихов знает, что ли? Варвара фыркнула и побежала в свой таксидермический корпус, прыгая с одного пестрого камешка на другой.
Сублимационный зал встретил ее двадцатиголосым ворчанием форвакуумных, насосов, запахом перегретого машинного масла и неожиданным после полуденного пляжа морозом.
